подчеркивается в главных текстах о нем, мы их сейчас коснемся, но не забудем и признание Владимира Путина: не с кем поговорить, кроме Махатмы Ганди. В самом деле, с этими людишками ему скучно, поскольку взгляд представителя спецслужб на человечество всегда высокомерен: он общается с людьми либо во время вербовки, то есть цинично покупая их, либо во время пытки, то есть ломая их. Ему неоткуда взять милосердия, поскольку для общения подданные не годятся — он для этого слишком всемогущ. Даже истреблять их скучно, поскольку поведение жертвы всегда однообразно. Единственным развлечением Мефистофеля остается общение с Фаустом, который, однако, тоже мельчает с годами.

Мы могли бы остановиться и на других персонажах фаустианского мифа — например, женщина Фауста. Понятно, что профессионал всегда окружен женщинами, поскольку, в отличие от трикстера, не разрушает, а упрочняет и как бы гарантирует определенный уровень жизни, а это для женщины в тревожные времена немаловажно. В отличие от трикстера, Фауст почти всегда окружен женской любовью, которая для женщины одновременно спасительна и губительна. Спасительна — потому что освобождает ее, выводит из темницы, как в повести Тургенева «Фауст», но эта свобода почти немедленно убивает ее. Так гибнут женщины во всех фаустианских сюжетах русской литературы — Аксинья, Маргарита, Лара, Лолита. От рассмотрения сегодняшней аналогии этого сюжета мы воздержимся.

Служение дьяволу — одно из сильных, хотя и краткосрочных наслаждений. У дьявола нет и не бывает никаких целей, кроме как умножать зло: сохраняя мир до последней возможности, оберегая его от роста, он в конечном итоге оказывается перед необходимостью его уничтожить. Смерть — единственное универсальное лекарство от развития. Мир вечно оказывается недостаточно плох для дьявола, что и приводит его к попытке уничтожить всю Вселенную, разрушить все Божьи замыслы. Так Гитлер приводит Германию к самоубийственной войне, так Румата Эсторский уничтожает большую часть Арканара, заканчивая свою миссию грандиозной резней. Так Владимир Путин бросает Россию в конфликт со всем остальным миром, пытаясь поджечь этот мир то с одного, то с другого конца и после ряда африканских и ближневосточных попыток выбирая для противостояния Украину. Война — неизбежное следствие развития таких режимов, ибо других способов остановить историю дьявол не знает. Война — пространство тотальной лжи и чудовищной жестокости, а дьявол ничего другого не желает. Поэтому человечество, подписавшее контракт с ним, обречено на самоуничтожение — и вероятно, у Господа не было другого способа показать все это людям, кроме как дать им попробовать и убедиться в этом на собственной шкуре. Теоретически объяснить вред демонических соблазнов невозможно. Замысел Господа состоял, как видим, не в том, чтобы отдать человечество на откуп аду, но в том, чтобы разоблачить попытку самонадеянно обходиться без рая.

И здесь нам опять понадобится Колаковский — вероятно, самое известное его эссе 1974 года «Может ли дьявол спастись?».

Главная его мысль состоит в том, что, допуская трансформацию зла, мы можем релятивизировать его. И примеров этому мы знаем немало: Колаковский приводит два, с его точки зрения, наиболее показательных — «Феноменология духа» Гегеля и «Феномен человека» Тейяра де Шардена. В конце концов, все Просвещение пыталось сделать из Мефистофеля если не соратника Господа (на каковую роль он всегда претендовал), то по крайней мере его периодически используемого союзника, тайного агента, скрытого единомышленника. Он нужен, чтобы будоражить человека, будить его — такой взгляд на вещи выражен у Гёте, а в СССР в конце сталинской эпохи Мариэтта Шагинян в своей книге о Гёте (1951) прямо дописалась до того, что Мефистофель — агент прогресса. По сравнению с «Прометеем» Маркса в этом нет ничего нового. Булгаков пошел по этому пути еще дальше, представив Воланда исполнителем воли Божией в отдельных случаях: когда надо спасать Мастера или расправляться со всякими Алоизиями Могарычами, лучшего исполнителя, чем Воланд, не найти. И до какого- то момента он в самом деле надежный союзник — ровно до тех пор, пока не заходит речь о расплате; тут он неумолим и из разбитного весельчака-студента мгновенно превращается в дряхлого старика, чуть ли не более древнего, чем сам мир.

Сама идея, что этот хищник может послужить добру, для исторических и культурных спекуляций весьма плодотворна, но в еще большей степени опасна. Если античный миф предполагал примирение Прометея с богами, христианский миф такого допущения не содержит. Именно релятивизация зла, по Колаковскому, служит самым опасным гипнозом нашего времени. В своей книги «Религия» (в польском издании она называлась «Если Бога нет»), Колаковский делает простой и убедительный вывод: сколь бы ни были абсурдны чудеса, таинства и вера, мир без них еще более абсурден. Продолжая эту мысль, мы вправе сказать, что мир, в котором дьявол может быть спасен, еще более абсурден и эстетически неприемлем, чем мир атеистов, в котором нет ни Бога, ни дьявола.

И каков бы ни был промежуточный итог войны (которая вполне может закончиться временной уступкой со стороны Украины, что будет только отсрочкой финала), окончательным ее итогом будет победа мира над российским режимом и освобождение России. Разумеется, Люцифер не оставит своих попыток, но с каждым новым поражением его шансы становятся призрачнее. Если же попытаться искать утешения — хотя сама мысль об утешениях и компенсациях кощунственна, — нам остаются мужественные слова Колаковского: пусть утешит нас хотя бы то, что в этом мировом спектакле, где решаются наши судьбы, мы не зрители, а участники.

8.

Нам остается упомянуть последний парадокс российской истории, над объяснением которого человечество особенно много думает в эпоху русско-украинской войны: чем объясняется абсолютное и неколебимое всевластие тайной полиции на всем протяжении последних семи веков.

Ведь это, если вдуматься, единственная незыблемая вещь в России XVI–XXI веков. Стоит крикнуть «Государево слово и дело!», как тебе обеспечено всеобщее внимание и полная безнаказанность. Только работа в тайной полиции гарантирует неприкосновенность при всех режимах; конечно, и там случается ротация, и у Ежова или Абакумова есть свои риски, но упразднить институт тайной полиции невозможно, как бы он ни назывался: опричнина, тайная канцелярия, Третье отделение, Охранка, ЧК, КГБ, ФСБ. Владимир Путин лишь вывел эту службу на поверхность, но главной силой, переставляющей всех рукой она была изначально. С ней связан еще один вопрос, который неизбежно встает перед любым историком: почему эта спецслужба так упорно пытает своих жертв — как во времена большого террора, так и сегодня, — хотя признательные показания этих жертв ей совершенно не нужны, приговор не зависит от вины, а вписать в показания можно что угодно? Почему