Шрифт:
Закладка:
Наиболее известна фаустианская часть мифа, поскольку лишь она касается человечества непосредственно. Именно на эксплуатации этого мифа Владимир Путин стал президентом — он всегда позиционировал себя как разведчика, а миф о разведчике был в России наиболее популярен во второй половине ХХ века. Разберем эту историю подробнее, ибо генезис и стабильность путинской славы представляют особенный интерес: к разрешению этой загадки никто из политологов даже не приблизился, потому что ищут они не там. Просвещение оправдало Фауста, а значит, отчасти легализовало и Мефистофеля. Человечество не заслуживает того, чтобы им занимался Бог, и он отдал его на откуп наименее противному из духов ада, а именно Люциферу, носителю света, покровителю наук. Не станем идеализировать Люцифера и его античного двойника Прометея, тоже носителя света: очевидно, что он несет людям свет (или огонь) не для того, чтобы снабдить их горячей пищей. Он собирается сделать их своей армией и возглавить их поход против богов или единого Бога. Не случайно Прометей — любимый герой атеистов вроде Маркса, посвятившего ему юношескую драму в стихах. Самым популярным героем советской литературы — или написанной в советское время, но не входящей в советский канон — становится именно Воланд, полезное и приемлемое зло, ибо добра мир не заслуживает и не выдерживает (ведь все не так однозначно!). Воланд — образ власти, действующей применительно к изначальной человеческой порочности, к рабской человеческой природе. Идея полезного, а потому приемлемого зла вообще была главной русской идеей ХХ века. Фаустианская конструкция «Мастер под покровительством Сатаны» была ведущей не только в романе Томаса Манна, подводящем итоги немецкой истории, но и основной в главных советских текстах: «Каменный цветок» Бажова, упомянутый роман Булгакова, а в шестидесятые годы — в романе Стругацких «Трудно быть богом» и цикле исторических хроник Юлиана Семенова о Штирлице.
Штирлиц в его романах ведет подробные диалоги со священником и ученым — соответственно с Пастором и Плейшнером; этот урок почерпнут не только у Воланда, беседующего с Мастером и апостолом, но и у Руматы Эсторского, спасающего Будаха и отца Кабани. Воланд, Румата и Штирлиц — все трое с чертами Остапа Бендера, как доказала Майя Каганская в книге «Мастер Гамбс и Маргарита», — стали основой будущего имиджа Путина, который опирался именно на Штирлица, так же работал в Германии, активно общался со священниками и покровительствовал искусствам.
Люцифер — главный разведчик и покровитель разведчиков, падший ангел — воспринимался человечеством как раз в качестве носителя прогресса и отца ремесел, и Прометей тоже как будто наделил людей техникой. Беда в том, что это техника самоуничтожения, а не развития, и под маской прогресса Люцифер несет то самое, о чем предупреждал Достоевский: полное закрепощение под маской полного освобождения. Весь технический прогресс Люцифера нужен исключительно для того, чтобы ограничивать свободу; к творческому духу он отношения не имеет, а имеет — к комфорту.
Вообще попытки «отмазать» Люцифера предпринимались в истории неоднократно: краткий итог им подвел Томас Венцлова в фундаментальной статье (увы, мало замеченной) «К демонологии русского символизма». Можно было назвать ее шире — к демонологии ХХ века.
«Учение о двух разных аспектах, двух разных личинах демонизма наиболее основательно развил Вячеслав Иванов. Иванов ставит в них вопросы, относящиеся к судьбам российской и мировой общественности, а также пытается углубить теологическую концепцию злого духа (догматически, как известно, разработанную лишь в общих чертах). Согласно Иванову, должны быть выделены по крайней мере два «богоборствующих в мире начала»: это Люцифер и Ариман, «дух возмущения и дух растления». По учению Церкви, оба они могут расцениваться лишь как два лица единого дьявола.
Люцифер причастен к самоопределению человека, к самоутверждению — в том числе и творческому самоутверждению — личности. Его энергия есть подоснова исторически данной (не преображенной в соборное делание) культуры. В этом смысле люциферизм не губителен. Но если человек и культура застывают в устойчивых формах, если исчезает тяга к постоянному переходу на высшую ступень, Люцифер оборачивается Ариманом — духом косности, отчаяния и злобы. Ариман есть зло во всей его мелкости, во всем его ничтожестве; Люцифер — князь мира сего, Ариман — его палач.
Нетрудно заметить, что Иванов здесь описывает и подвергает критике важные тенденции современной ему цивилизации. Люциферизм соотносится с индивидуализмом и демократией традиционного образца. Царством Аримана оказывается националистическая, милитаристская, безлично- организованная Германия («Легион и соборность»), — но в не меньшей степени и Россия в ее исторической данности.
«Мы все, увы, хорошо знаем эту Ариманову Русь, — Русь тления, противоположную Руси воскресения, — Русь „мертвых душ“, не терпимого только, но и боготворимого самовластия, надругательства над святынею человеческого лика и человеческой совести, подчинения и небесных святынь державству сего мира; Русь самоуправства, насильничества и угнетательства; Русь зверства, распутства, пьянства, гнилой пошлости, нравственного отупения и одичания. Мы знаем на Руси Аримана нагайки и виселицы, палачества и предательства; ведом нам и Ариман нашего исконного народного нигилизма и неистовства, слепо и злорадно разрушительного.
Не будет преувеличением сказать, что Иванов в своих статьях 1916 года угадал черты тоталитаризма — хотя бы в той мере, в какой они вызревали в недрах российского и германского общества: Ариманово царство в его описании есть царство косного «сверхпорядка», оборачивающегося распадом человеческих связей, хаосом, торжеством энтропии.
В противопоставлении Люцифера Ариману существен и другой момент, хотя он и не выражен Ивановым столь же отчетливо. Люцифер, содействуя человеку в строительстве культуры, причастен к знаковости, к созданию форм и систем; Ариман есть обнаженная антикультура, деструкция знаковости, бесцельное разрушение живой системы и формы, тот, кто все пятнает и портит (в этом смысле он сходен с «неназываемым» Юлии Кристевой).
Люцифер (Денница) хорошо известен в христианской традиции; Ариман — прежде всего зороастрийская мифологема (Ака Мана, Ангро-Майнью), проникшая в манихейство, в демонологию иудаизма и др. Однако ивановское представление о двух лицах мирового зла, по- видимому, находит свой непосредственный прототип в демонологии Байрона (на что Иванов намекает и сам). Люцифер — дух гордыни и познания — выступает в байроновском «Каине»; Ариман — верховное божество зла, чудовищное, но по сути бессильное, — описан в «Манфреде».
6.
Подозреваю, что это противопоставление, которое
