Она незамедлительно встала и отправилась на зов. Он звал ее исполнить свой долг перед миром и накрывал сердце ее душным покрывалом.

Иркалла волновалась. Она кряхтела, шумела, дрожала и пыталась буйствовать, но пока неуклюже и неуверенно, будто только что после пробуждения.

Акме пролетела несколько залов и коридоров. Девушка бежала на его зов, как мать бежит на зов ребенка. Ничто не могло остановить ее.

Даже зов брата и жениха. Они звали ее неподалеку и быстро к ней приближались.

«Ты пришла!»

Акме вбежала в небольшой зал и резко остановилась. Два факела сияли в нем, подобно паре волчьих глаз, а напротив входа волчьей пастью зиял черный вход. По обе стороны от исполинской остроконечной арки, замысловатые узоры и письмена которой были стерты временем, стражами стояли каменные статуи, изображающие диковинных зверей древности — огромных размеров с массивными лапами, разинутой пастью, в которой почти не осталось зубов, даже рога были отбиты. Но устрашающая форма глаз холодом сковывала душу.

Ветра забеспокоились, а самый громкий и глубокий голос настойчиво позвал ее вперед.

«Входи, не бойся, ты желанный здесь гость».

«Вот оно и все, — в ужасе подумала Акме, ощущая, как ее непреодолимо тянет внутрь, осознавая, что это ловушка. — Глупо сопротивляться, ибо разве не к этому шла я из самой Кибельмиды? Не об этом ли говорила мне Аштариат?…»

Решительным чеканным шагом направилась Акме к черной арке, за которой виднелась лестница, уводящая ввысь, и голос зачаровывал ее все сильнее.

— Акме! — потрясенно воскликнул Лорен, ворвавшийся в зал, чувствуя, что сестра покидает его. — Подожди нас!

Девушка обернулась, и целитель поёжился — глаза заливал лазурный свет. За его спиной собрались изумлённые спутники.

Даже сквозь тёмное беспокойное забытьё она трепетала. От горя, от боли, от тоски.

— Лорен! — она подошла к нему, все понимавшему и затрясшемуся, и обняла его.

— Нет! — он отшатнулся от нее, как от прокаженной. — Мне не понять твоих нежностей. Не гляди на меня так, будто прощаешься!

— Там вам нет места.

— Я не пущу тебя, — сказал Гаральд.

Акме улыбнулась, потеряно, пусто, уже не принадлежа этому миру. Для начала она подошла к Плио, взяла за руку, подвела к Лорену, соединила их руки и прошептала принцессе на ухо:

— Береги его.

После она подошла к Гаральду и прижалась к нему, словно испуганное дитя.

— Не пущу тебя… — прошептал атиец, страстно, отчаянно. — Ты обещала стать моей женою. И ты ею станешь…

— Ты бы пожертвовал собой, если бы от твоей жертвы зависела судьба стольких людей?

— Какое мне до них дело?! — вскричал он, крепче сжав ее. — Ты не покинешь меня!

Акме улыбнулась. Отсутствующе, изломанно. Она обнимала Гаральда не только руками, но и всей душою. Ее губы коснулись его щеки, и она тепло шепнула ему на ухо:

— Я люблю тебя, Гаральд Алистер.

Огонь заструился по ее жилам, придал ей сил, она отпрыгнула на несколько шагов назад и разлила между собою и остальными пылающую стену огня. Он не причинял им вреда, но отталкивал каждого, кто пытался приблизиться к нему.

— Акме, вернись! — в неверии и в маниакальном ужасе закричал Лорен, но девушка развернулась, бегом преодолела расстояние, которое отделяло ее от арки, скрылась во тьме узкого коридора, и ворота с могильным грохотом захлопнулись за нею.

Огонь погас, и путники кинулись следом, но ворота и не вздумали открываться. Среди них не нашлось силача, который бы пробил древний заколдованный камень, а сила Лорена могла лишь исцелять. Напрасно он бился о глухую стену перед ним, криками, проклятиями, зовом и своим светом пытаясь открыть ворота и вернуть сестру.

Прошло несколько минут, в течение которых друзья ушедшей волновали Иркаллу своими горестными криками. Никто не отозвался, ворота не поддались.

Вдруг неподалеку, из глубины, едва приглушенный толстой стеною, раздался женский душераздирающий вопль боли. Акме кричала долго, раскатисто, жалобно, то постанывая, то всхлипывая, то рыча. Это было страшное нечленораздельное «А!», перевернувшее душу тех, для кого она хоть что-то значила.

Так кричит человек, которого режут живьем или сжигают на медленном огне. Так кричит человек, не заботившийся о том, как звучит его голос, что подумают о нем люди, что скажут. Так кричит человек, лишенный здравого смысла от боли, лишенный осознания действительности, позабывший все на свете, оставшийся один на один со своими непереносимыми мучениями.

— Ло…ааа!..ррреааа…! — это было последнее, что она провизжала, и все затихло.

Ни звука не раздалось вновь.

Гаральд с воплем ужаса вновь кинулся на стену, готовый рвать ее ногтями. Невообразимый крик любимой звенел в его ушах, в его душе, в его сердце, и более никогда он не забудет его.

И задрожала, завыла, утробно зарычала Иркалла, тряся свои стены, разрушая свои пещеры, засыпая их камнями и многовековою пылью. Ее накрыла тьма, и захлестнуло пламя, новое, свежее по силе, наполняя все жилы ее и возрождая к жизни.

Это был вой приветствия.

Кунабула торжествовала.

Глава 18. Мессия Света ​

В шатре Его Величества Трена было темно. В углу горела одинокая свеча, тускло, безмолвно, будто страшилась потревожить государя. Тяжелые раны и от яда почерневшие участки на теле не позволяли королю заснуть. Он глядел на потолок затуманенным взором, и ему казалось, что шатер падает и на него, будто войска Кунабулы, чтобы похоронить под своими безбрежными складками. Не было ему ни покоя, ни горя, ни страха. Лишь тяжкая тоска, которая давила на него сильнее видений.

— Ваше Величество, вам нужен крепкий сон. Сомкните глаза. Я буду охранять ваш покой.

Эти слова, звучащие в устах акидийской королевы, которая не покидала поста сиделки вот уже множество часов, казались двоякими.

— Если я сомкну глаза, боюсь, мне уже не посчастливится открыть их вновь, — тяжело, хрипло ответил Трен, чувствуя прилив сил от раздражения.

— Ты выздоровеешь, Трен, — прошелестела побледневшая от недосыпания Аккаста, низко склонившись к нему, заботливо глядя на него.

Где-то в углу грозной тенью маячил королевский целитель, миларец Скипий, которому Дарон и Аберфойл Алистер приказал не оставлять короля наедине с акидийской королевой. Вот уже сутки целитель не нарушал этого приказания. А Трен чувствовал его защиту. Ибо, как бы не страстны были ласки Аккасты, он не доверял ей нисколько.

— Мне не заснуть, — отвечал Трен, — как бы ни тяжела была моя рана. А знаешь ли ты, почему, Аккаста? Боль душевная сильнее боли моего тела. Я осознал свою ошибку. Беспечность и горячность всегда были мне свойственны. Лишь после гибели отца мне пришлось забыть об этой черте своего характера. Гибель