– Это не ответ. Это вопрос.

– И мне позволено ответить в форме вопроса.

Я знаю, что подставляюсь – так и напрашивается шутка по мотивам телепередачи «Рискуй!»[4], – но Джейк этого не замечает. Ну конечно, он не замечает.

– Почему я не могу быть самым умным человеком на свете, помимо аргумента, что это безумие?

– Я даже не знаю, с чего начать.

– В этом все и дело. Ты просто предполагаешь, что мое заявление слишком оторвано от реальности. Ты не в силах осознать, что твой знакомый, обычный чувак, сидящий рядом с тобой в машине, является умнейшим из людей. Но почему бы и нет?

– А что ты вообще подразумеваешь под умом? Ты более начитанный, чем я? Возможно. Но ты можешь, например, поставить забор? Ты знаешь, когда можно спросить у кого-нибудь, как у него дела, а когда нельзя, чувствуешь сострадание, умеешь жить с другими людьми, устанавливаешь с ними связь? Эмпатия – большая часть ума.

– Ну конечно, – говорит он. – Все это входит в мой вопрос.

– Ладно. И все-таки… ну, не знаю… разве умнейший из людей может существовать?

– Он должен быть. Какой бы алгоритм ты ни придумала, как бы ни определила составные части интеллекта, кто-то должен соответствовать этим критериям в большей степени, чем все остальные. Кто-то должен быть самым умным в целом мире. И это тяжкое бремя. Очень тяжкое.

– Да какое это имеет значение? Умнейший из людей – тоже мне, проблема.

Он слегка наклоняется ко мне.

– Самое привлекательное из всех возможных свойств – сочетание уверенности и самосознания. Эти качества следует смешать в нужных количествах. Переборщишь с тем или другим – и все, пиши пропало. А знаешь, ты была права.

– Права? В чем именно?

– В том, что касается лучших в мире поцелуев. К счастью, целоваться лучше всех в одиночку невозможно. Это не то же самое, что быть самым умным.

Он откидывается назад и снова кладет обе руки на руль. Я смотрю в окно.

– И когда ты захочешь устроить конкурс на строительство забора, просто дай мне знать, в любое время, – прибавляет Джейк.

Он так и не дал мне закончить рассказ. Я не целовалась с Дугом после нашего урока. Это Джейк так предположил. Он решил, что я поцеловала Дуга. Но для поцелуя нужны два человека, желающих целоваться, или это не поцелуй, а что-то другое.

Вот что произошло на самом деле.

Я вернулась к машине. Наклонилась к окну и раскрыла ладонь, показывая крошечную смятую конфетную обертку, которую дал мне Дуг. Развернула ее и прочитала:

«Мое сердце, мое сердце одно с его плещущимися волнами песни, жаждет прикоснуться к этому зеленому миру солнечного дня. Привет!»

У меня до сих пор где-то лежит этот фантик. Я сохранила его. Не знаю почему. Прочитав эти строки Дугу, я повернулась и побежала обратно в дом. Больше я его не видела.

* * *

– У него были ключи. По расписанию Он не должен был здесь находиться, но у него были ключи. Он мог делать все, что хотел.

– Разве во время каникул там не должны были работать маляры?

– Да, но они все отлакировали в самом начале праздников. Чтобы лак успел высохнуть. Он иногда сильно воняет.

– Он токсичен?

– Опять же, не знаю. Может быть, если дышать только им.

– А мы узнаем результаты вскрытия?

– Могу проверить.

– Там было… грязно?

– Представь себе.

– Да уж.

– Давай не будем вдаваться в подробности.

– Рядом с телом вроде бы нашли противогаз?

– Да, только очень старый. Непонятно, работал ли он.

– Мы так мало знаем о том, что там на самом деле произошло.

– И тот единственный, кто мог бы нам все рассказать, умер.

* * *

Джейк заговорил о старении, чем сильно меня удивил. Мы раньше никогда не обсуждали такую тему.

– Это штука, по поводу которой существует культурное недопонимание.

– То есть ты считаешь, что стареть – это хорошо?

– Да. Именно так. Во-первых, это неизбежно. Старость кажется чем-то нехорошим из-за нашей всеобъемлющей одержимости молодостью.

– Да-да, я в курсе. Прям сплошной позитив. Но как насчет твоей мальчишеской привлекательности? Можешь поцеловать ее на прощание. Ты готов стать толстым и лысым?

– Что бы мы с возрастом ни потеряли в физическом плане, оно стоит того, что мы приобретаем. Это справедливый обмен.

– Ну да, да, согласна, – говорю я. – Вообще-то я хочу состариться. Я рада стареть, честное слово.

– Я все надеюсь на седину. И немного морщин. Хотел бы иметь морщинки от смеха. Наверное, больше всего на свете я хочу быть самим собой. Хочу быть. Быть мной.

– В смысле?

– Я хочу понять себя и осознать, каким меня видят другие. Хочу чувствовать себя комфортно, будучи самим собой. Как я этого достигну, не так уж важно, верно? Прожить еще год – уже немало. Это важно.

– Мне кажется, именно поэтому люди спешат вступить в брак и берегут дерьмовые отношения независимо от возраста – им просто некомфортно в одиночестве.

Я не могу сказать этого Джейку, да и не хочу, но, вполне возможно, лучше быть одному. Зачем отказываться от рутины, которой каждый из нас овладел? Зачем отказываться от разнообразных отношений в обмен на одни? Есть много хорошего в том, чтобы объединиться в пару, я понимаю, но разве так лучше? Когда я одинока, то обычно думаю о том, насколько чья-то компания приукрасит мою жизнь, сделает меня счастливее. Но так ли это на самом деле?

– Не возражаешь, если я сделаю чуть тише? – спрашиваю я и кручу ручку громкости радио, не дожидаясь ответа. За эту поездку я уже много раз делала его тише, но Джейк постоянно крутит ручку в другую сторону. Сдается мне, он глуховат. По крайней мере, время от времени. Похоже на нервный тик, возникающий в моменты рассеянности – то он есть, то его нет.

Однажды вечером у меня разболелась голова. Мы болтали по телефону, и он планировал ко мне приехать. Я попросила его принести мне пару таблеток адвила[5]. Я не была уверена, что он вспомнит, хотя и повторила просьбу. У меня тогда часто болела голова, но тот приступ был просто ужасный. Я думала, Джейк забудет. Он многое забывает. Типичный рассеянный профессор.

Когда он приехал ко мне, я ничего не сказала о таблетках. Не хотела, чтобы он расстроился, если забыл. Он тоже ничего не сказал. Поначалу – нет. Мы