Он как будто одержим мной… и не совсем здоровым образом.

Он задерживает мой взгляд еще на несколько ударов, затем наклоняется и целует меня в лоб. Жест должен быть нежным, даже отцовским, но вместо этого это отпечаток, клеймо. Его губы задерживаются на моей коже на пару секунд слишком долго, его хватка на моем подбородке сжимается, чтобы удержать меня на месте. Ты моя , говорит этот поцелуй, и когда он, наконец, отстраняется, то же самое сообщение повторяется в его глазах, а затем отражается в его прикосновениях, когда он берет губку и продолжает мыть меня, его руки путешествуют по моему телу с платоническим движением. сдержанность, которая только подчеркивает голод, который он так тщательно держит на поводке.

Я понимаю, что он думает, что голод опасен. Слишком опасно поддаваться, пока я слаба и ранена.

С усилием я отталкиваю эту мысль и закрываю глаза, позволяя себе просто наслаждаться моментом. Завтра я буду беспокоиться о будущем и о том, что означает одержимость Николая мной — какой может оказаться цена его заботы и защиты. Сегодня вечером я просто буду наслаждаться тем фактом, что я его драгоценная собственность.

Что я в безопасности в руках дьявола, как и любой другой.

7

Николай

Два часа ночи, а я все еще не сплю и смотрю в темный потолок над своей кроватью. Частично это из-за того, что мое тело все еще находится в душанбинском времени, но в основном я просто слишком взвинчен, мои мысли мечутся между планами на Брансфорд и адреналиновыми воспоминаниями о вчерашнем дне. Последние особенно навязчивы, наполняя мою грудь всевозможными бурными эмоциями.

Хлоя убежала от меня. Я чуть не потерял ее. Еще несколько минут и…

Блядь. Хватит значит хватит.

Складываю нож с кровати и иду к шкафу, чтобы натянуть шорты для бега. Я уже бегал этим вечером. Как только я закончил купать Хлою и уложил ее на ночь, я зашнуровал кроссовки и вышел. Но мне нужен еще один заход. Это или хороший, жесткий спарринг с Павлом или охранниками. Или еще лучше, пробежка и спарринг, так как мне нужно еще и избавиться от серьезного сексуального расстройства.

Прикосновение к мокрому обнаженному телу Хлои без ее траха потребовало всей моей силы воли, а потом еще немного.

Прежде чем выйти из комнаты, я включаю видео с Хлои на своем телефоне. Я попросила Павла установить небольшую камеру на телевизор над ее кроватью, пока я ее купала, чтобы я могла следить за ней, не заходя в ее спальню и не нарушая ее сна.

Как и ожидалось, на экране моего телефона видно, как она прячется под одеялом в темноте, и только звук ее ровного дыхания наполняет тишину. В отличие от меня, она мирно спит, и я этому рад. Ей нужен хороший отдых, чтобы прийти в себя, поэтому я должен держаться от нее подальше, как бы это меня ни убивало.

Я сильнее дикого зверя внутри меня.

По крайней мере, я надеюсь, что да.

Оставив телефон в своей комнате, я спускаюсь вниз, и моя грудь расширяется, как только я выхожу на улицу. Ночь темная и прохладная, горный воздух свежий и чистый.

Я отправился в лес, сбегая с горы и в лес, по моему обыкновению. Но на этот раз, вместо того, чтобы вернуться в дом после того, как я отработал большую часть своей беспокойной энергии, я направляюсь к северной стороне комплекса, к бункеру охранников.

Я не удивлюсь, обнаружив там Павла, играющего в карты с Аркашем и Буревым у костра. Как и я, он, должно быть, слишком закручен, чтобы уснуть, даже с Людмилой рядом.

Увидев меня, он вскакивает на ноги, и остальные тоже. — Все хорошо, — говорю я, показывая им, чтобы они расслабились. «Просто нужна тренировка, вот и все».

— Ты понял, — говорит Павел, его глаза блестят от нетерпения. «Ножи или нет?»

— Ножи, конечно.

Охранники предоставляют оружие, и в течение следующих сорока минут мой разум блаженно свободен от всего, кроме примитивной цели выживания, не быть разрезанным на куски безжалостным клинком Павла. Дважды меня чуть не выпотрошили; трижды я чуть не промахнулся, когда мне перерезали яремную вену. Павел не выдерживает ударов, и к тому времени, когда я, наконец, прикасаюсь острым лезвием к его горлу, мы оба покрыты жгучими порезами и порезами.

Задыхаясь, я отступаю назад и возвращаю нож Аркашу, который хлопает меня по плечу в знак поздравления. Ни один из охранников не настолько хорош, чтобы сразиться с Павлом с клинком и победить, но опять же, никто из них не обучался у него с тех пор, как они были в возрасте моего сына.

Оставив их заниматься своими делами, мы с Павлом вместе возвращаемся домой. Поначалу мы оба слишком устали, чтобы много говорить — ссора была такой изматывающей, как я и надеялся, — но когда дом появляется в поле зрения, Павел тихо говорит: — Знаешь, ты действительно должен ее простить.

Я смотрю на него с удивлением. «Хлоя? У меня уже есть." Как бы меня ни огорчало, что она сбежала, я понимаю, почему она это сделала. То, что сказала ей моя сестра, напугало бы любого, не только уязвимую молодую женщину, которая уже повидала худшее, что есть в человечестве.

"Нет. Алина». Павел бросает на меня косой взгляд. «Она расстроена. Людмила застала ее плачущей».

Блядь. Я должен был знать, что он встанет на сторону моей сестры. «Она должна быть расстроена. Она облажалась, по-крупному». Мои слова звучат резче, чем я намеревался. Я пытался не зацикливаться на роли Алины во всем этом, но дело в том, что Хлоя чуть не умерла .

Не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить Алину за это.

— Она знает, что облажалась, — ровным голосом говорит Павел. — Но она все еще твоя сестра.

— А кровь гуще воды, да?

Он игнорирует мой сарказм. — Ей нехорошо так расстраиваться. Головные боли…

— Я знаю все о ее чертовых головных болях. Я делаю успокаивающий вдох. «Послушайте, я не отсылаю ее и не наказываю ее каким-либо образом. Мы все равно отпразднуем ее день рождения в пятницу, как и планировали. Но ты не можешь ожидать, что я просто прощу и забуду. Высоко или нет, но Алина знала, что делает, когда открыла свой большой рот и вручила Хлое