Шрифт:
Закладка:
Эмили на кухне печет хлеб. Тесто такое приятное на ощупь, мягкое и упругое, как нежная кожа. Она месит его размашистыми движениями, раскатывает вперед-назад десятки раз. Насчитав шестьдесят два и почувствовав, как устали ладони, она решает сделать передышку, осматривается, берет пустой бумажный мешок из-под муки и отрывает от него кусочек. Достает из кармана огрызок карандаша, пишет несколько слов – если точнее, шестнадцать, разделенные пятью длинными, как вздохи, тире, – потом несколько раз сворачивает бумажку, пока она не становится крошечным комочком, и засовывает в карман. Затем вновь начинает месить хлеб. Шестьдесят три.
В ящик своего письменного стола она складывает стихи, нацарапанные вот так, наспех, на клочке какой-нибудь обертки. Когда она достает их оттуда, то узнает по запаху: некоторые пахнут мукой, другие испускают ароматы перца или грецкого ореха. Ее любимое стихотворение пахнет шоколадом.
Чтобы прогулка была в сто, в тысячу раз интереснее, чем накануне, нужно всего лишь каждый день гулять по одному и тому же саду.
Однажды под кучей листвы она увидела семейство ежей, смешно свернувшихся клубком и выставивших наружу иголки, как и положено ежам.
В другой раз дрозд вытащил из земли прямо у нее под ногами земляного червя, такого длинного, что тот разорвался, пока его тянули. Дрозд склевал половину, а другая продолжила жить своей половинкой жизни.
А как-то вечером, весной, шел такой сильный дождь, что капли, упав на землю, тут же выскакивали из нее, словно гвóздики, и казалось, будто дождь идет из-под земли.
Когда-то в течение многих месяцев она гуляла вместе с Софией, и теперь ее смех остался в ветвях яблонь и зарослях циннии.
Однажды в ноябре первый снег начал падать именно тогда, когда она, удивленная, запрокинула лицо к небу – первый снег каждый раз был первым.
А как-то утром она увидела сороку, которая держала в клюве золотой браслет.
Дни наслаивались один на другой, словно несколько листов кальки, составляя единую многослойную картинку: ежи, дрозд, сорока, снег сопровождают теперь каждую их прогулку. Именно «их», они – это Эмили и воспоминания о Софии.
Пока Эмили гуляет по саду, Мать входит в ее комнату, дверь которой всегда закрыта. Здесь идеальный порядок: стеганое одеяло покрывает безупречно расправленные простыни, подушка без единой складки, – можно подумать, это келья монашки.
Мать открывает ящик в поисках сама не знает чего. Она никогда не страдала излишним любопытством, это гнусный порок, но в святилище дочери ее ведет чувство долга: она делает это неохотно, против воли, все в ней сопротивляется этому обыску.
В ящике письменного стола скопились клочки бумаги, заполненные тонким почерком Эмили, который учитель в Маунт-Холиок когда-то сравнил с отпечатками лап доисторических птиц, представленных в музее этого заведения. Услышав такое сравнение, ее супруг удивленно нахмурил брови, а она сама слегка встревожилась. Что это за девочка, которой взбрело в голову писать, как птица – к тому же давно исчезнувшая?
Она хватает первый клочок бумаги, явно оторванный откуда-то наспех, вертит его в руках. На одной стороне записан рецепт пряника – не того ли самого, что прошлым летом принес Эмили победу в кулинарном конкурсе, который каждый год организует город? А на другой – цепочка слов, на первый взгляд никак не связанных друг с другом. Текст, словно насечками, испещрен длинными тире.
Может, это какой-то список?
Я считаю – пересчитываю —
Первым Поэт – затем Солнце
Затем Лето – Затем Небо Господне
И вот – список готов —
Она недоуменно перечитывает еще раз: что за странное заклинание! Потом осторожно кладет листок на место вверх той стороной, где рецепт, и на цыпочках выходит из комнаты.
1 кварта муки
½ чашки сливочного масла
½ чашки сливок
1 чайная ложка имбиря
1 чайная ложка соды
1 чайная ложка соли
Все залить патокой
Остин и Сьюзен строят дом на земле, примыкающей к Хомстеду, буквально в двух шагах от их большого дома. Соседи стучат в дверь друг другу по десять раз на дню: что-то показать, одолжить книгу, принести еще теплый пирог, вернуть лупу, уточнить рецепт, передать гравюру, о чем-то спросить, сообщить новости, оставить партитуру. Из Хомстеда в Эвергринс ведет тропинка. Она тоже торопится.
* * *
Эмили наблюдает за ними из окон гостиной и столовой: они похожи на фигуры китайского театра теней, только в человеческий рост. Она следует за ними до самой спальни, потом отворачивается. Ей не нравится представлять их на смятых простынях. В мечтах она предпочитает складывать их, как кукол, в коробки, где они лежат, спокойно распростертые, словно цветы для будущего гербария, придавленные книжными страницами.
Сад больше по размеру, чем все галактики, вместе взятые, в которых не может быть столько муравьев, столько цветов и былинок. Это целая вселенная, ограниченная с юга широкой дорогой, с востока сосновой изгородью, с запада поместьем Эвергринс, а с севера поколениями семейства Дикинсон, родившихся и похороненных на этой земле, куда первый из них, Натаниэль, прибыл в 1630 году, вместе с Джоном Уинтропом и семью сотнями других пуритан[6]. Флот насчитывал одиннадцать кораблей:
«Арбелла», «Талбот», «Эмброуз», «Драгоценный камень», «Мэйфлауэр» (не тот, другой), «Кит», «Успех», «Чарльз», «Уильям и Фрэнсис», «Хоупвелл» или «Испытание», но история не сохранила названия того из них, на котором приплыл их прадед Дикинсон.
Об этом не говорится ни в одном документе, но Эмили точно знает: оставив другим кита, драгоценный камень, успех и испытание, ее предок, конечно же, пересек океан на лепестке цветка[7].
Понедельник – день стирки. Эмили снимает с веревки чистое белье, аккуратно складывает и распределяет по стопкам: постельное белье, мамина одежда и нижнее белье, одежда и белье Лавинии, свои вещи.
Внезапно она слышит глубокий вздох.
В дверном проеме стоит Мать, у нее, как всегда, усталый вид. Она качает головой.
– Бедняжка, я тебе сотню раз говорила, так юбку не складывают.
Эмили поднимает голову. И в самом деле, Мать говорила ей это сто раз. И сто раз она не слушала. Как же правильно? Она не знает. Объясни ей это Мать в сто первый раз, она все равно слушать не будет.
– Ты была бы такой ужасной хозяйкой, дитя мое. Лучше бы тебе остаться старой девой.
– Вы правы. Некоторые женщины не созданы для материнства.
Мать
