партия в Германии желает, чтобы Россия была отброшена как можно далее на восток, причем Польша, Литва и Балтийский край образовали [бы] буфер-штаты. (Германские) министерства этим воззрениям не сочувствуют, привыкнув издавна к тому, чтобы Россия и Германия экономически дополняли друг друга. 3) Германия понимает, что России нужна полная и обеспеченная свобода Проливов. Взять их силой невозможно; но допустимо, что англо-французы их все-таки возьмут; едва ли они и Италия отдадут их когда-либо в полную собственность России; между тем Россия на это твердо рассчитывает и потому именно так держится своих союзников. Мы же готовы и можем устроить так, чтобы Проливы сделались русско-турецко-германской территорией при совершенно срытых укреплениях. Турция очень неохотно пошла бы на разрешение (вопроса) в англо-германском объяснении и, напротив того, горячо бы желала соглашения с Россией через Германию.

Неклюдов.

336. Российский посланник в Стокгольме А. В. Неклюдов министру иностранных дел С. Д. Сазонову

Телеграмма

№ 260. 15/28 июля 1915 г.

№ 2.

В 4-х, побочным условием явилось бы некоторое исправление и испрямление границы в царстве Польском и в Галиции. В 5-х, в Германии поняли, какую ошибку сделали в 80-х годах, отказавшись от участия в русских займах и даже запретив одно время их котировку в Берлине. Россия именно таким образом была брошена в объятия Франции, а потом и Англии. При заключении предстоящего сепаратного мира Германия могла бы обеспечить России заем от 5 до 10 миллиардов марок, зная, что они пойдут на развитие русских богатств. В 6-х, в настоящее время ожидается движение германских войск вперед и занятие… городов. Весьма важно, чтобы негласные переговоры начались и привели к начальному результату ранее этого занятия. Тогда наша армия могла бы приостановить свое движение. Между тем как, в случае занятия нами Варшавы и Риги[569], соглашение на вышеизложенных условиях будет уже трудно, ибо общественное мнение Германии, вздутое победой и взятыми залогами, не поймет столь больших уступок в пользу России. В 7-х, Монкевиц закончил предложением, чтобы в Мальмё или Копенгагене встретились, как можно скорее и самым секретным образом: с германской стороны лица, вроде Бедельсона или Варбурга, с русской стороны <…> выдающийся финансист, не компрометируя, таким образом, официальной дипломатии обеих стран. Помимо германских опасений за исход войны, эти новые предложения Монкевица указывают на усиленные старания немцев внести рознь среди союзников. Я уверен, что все вышеизложенное уже передано англичанам как якобы русские предложения сепаратного мира с Германией. Позволяю себе выразить мнение, что подобные маневры немцев должны бы быть немедленно сообщаемы союзниками друг другу. Русский собеседник Монкевица — коммерсант, состоятельный русско-польский полуеврей, воспитанник берлинского политехникума… коммерческие связи незнакомства в Берлине. Здесь он ведет себя безупречно, много и толково помогая нашей транзитной и экспортной торговле. Я ответил ему лишь, что едва ли из планов Монкевица что-либо выйдет.

Неклюдов.

337. Российский посланник в Стокгольме А. В. Неклюдов министру иностранных дел С. Д. Сазонову

Письмо

Частное и весьма доверительное.

18/31 июля 1915 г.

Милостивый государь Сергей Дмитриевич,

Секретными телеграммами моими от 10 и 14 сего месяца, за № 241 и 260, я имел честь донести о тех предложениях замирения, которые делаются нам с германской стороны.

Предложения эти носят довольно серьезный отпечаток, ибо такое лицо, как директор «Deutsche Bank» Монкевиц, не стало бы действовать по собственному почину.

Доказывая, несомненно, известное переутомление Германии и боязнь ее за конечный исход войны, — несмотря на недавние удачи, — они в этом отношении представляют признак для нас благоприятный.

Но, наряду с этим, в них заключается и значительная доля не только политической, но и военной хитрости.

Пытаясь завязать какие бы то ни было переговоры с любым из воюющих против нее государств, Германия, несомненно, прежде всего желает посеять подозрения и рознь между этими государствами и побудить каждое из них к начатию подобных же, хотя бы и не гласных, переговоров, — что всегда является первым, хотя бы даже и бессознательным, шагом к ослаблению энергии и непреклонной воли сопротивления.

Я не скрываю нисколько от себя, что с начала летней кампании текущего года мы и наши союзники терпим последовательный ряд неудач. Проливы не взяты и не могут быть взяты, пока с русской стороны не явится возможным высадить значительные десанты и на севере от Чаталджи, и с азиатской стороны Босфора и, таким образом, отрезать Константинополь и Дарданеллы от сообщений с внешним миром. Между тем непреоборимое наступление превосходного силами неприятеля вытеснило нас из Галиции, из Самогитии и Курляндии, вытесняет ныне и из Царства Польского. Дальнейшее и возможное движение вражеских сил на севере — на Вильну и на Лифляндию — может послужить вящим и опасным искушением для шведского шовинизма, а успехи австрийцев в Бессарабии могут иметь последствием даже выступление против нас Румынии. Попытки французов прорвать немецкие линии у Арраса или [ «позиции Гинденбурга»], — попытки в высшей степени серьезные, — кончились неудачей, а английская армия, при всей ее храбрости и стойкости, и даже когда оборудование ее достигнет желаемых пределов, может все-таки оказаться неспособною к активным действиям и к искусному маневрированию.

Таким образом немцы, по-видимому, недурно выбрали минуту для заманивающих предложений.

Но допустим, что мы пойдем, или принуждены будем пойти, на эту приманку, и даже что нам удалось бы заключить при таких условиях мир не только почетный, но даже и до известной степени выгодный; каковы были бы дальнейшие последствия подобного образа действия?

Эти последствия были бы — потеря нами навсегда наших нынешних союзников, а вслед за тем — либо вынужденное и окончательное порабощение нашей политики внешней, внутренней и экономической германскому главенству, германскому ревнивому надзору и германскому безграничному использованию, либо новое нападение на нас Германии, но тогда уже безусловно непреодолимое и для нас гибельное…

Я никогда не скрывал моих опасений перед слишком активною политикою нашею на Ближнем Востоке, пока наши военные силы и снаряжение не были доведены еще до должной высоты и мощи; я не увлекался теми «бескровными победами», о которых так часто говорили в наших редакциях и канцеляриях и одним из образчиков коих считался букарестский мирный договор 1913 года; я не увлекался ими, ибо предвидел, что для удержания этих «бескровных» успехов потребуются потоки русской крови; я даже склонен был, — если бы от меня зависело, — к известным уступкам, дабы, через посредство Берлина, установить временный modus vivendi между нами и Австрией (подобный тому, который установлен был в Мюрцштеге[570] и несколько раньше). Но раз дело к тому не подошло и грозные события, которых свыше тридцати лет с трепетом