– Пока нет, но, возможно, будет.

– Чего так? – озаботился Фома. – Поречье у нас отхватить желают?

– Да кому оно нужно, это Поречье! Князь у нас больно жалостливый. Принял разоренную землю под свою руку.

– Угу. Вот когда они отстроятся и забогатеют, сразу хозяин отыщется, – проворчал Фома.

– Не о Поречье сейчас надо думать, – отрезал чужак, – из Лесного Заозерья посольство прибыло.

– И чего желают?

– Да так, по мелочи. Княжество Пучежское и Сенежское.

Это никому не понравилось.

– Почему? По какому праву? – загомонили мужики.

– Говорят, князь у нас незаконный.

– Как это незаконный, – вытаращил глаза Тимоха, – когда прилюдно старым князем признанный и лично на престол поставленный?

– Они говорят, во-первых, он младший сын, а во-вторых, вовсе незаконнорожденный.

– Так старшие-законные все померли.

– Все, да не все. Старший княжич женат был на ихней, Заозерской, Ангелике.

– И чего?

– Так она ребеночка родила.

Тут все заржали без всякого стеснения. Серьезными остались только Обр, который ничего не понял, и приезжий красавец.

– Не вижу ничего смешного.

– Дак всем известно, что старший княжич по доверенности женился. Жену свою до самой смерти в глаза не видел. Ветром, что ли, ей надуло?

– Ага! С Поречья. Прямо с полей сражения.

– А че! Бывает. Очень даже запросто!

Мужики развеселились, но красавец остался холоден.

– Однако ребенок рожден в браке и старшему княжичу законный наследник.

– А что говорит господин Лунь? – серьезно спросил Фома.

– Лучше вам этого не знать. Крепче спать будете. Все. Пора мне.

Напяливая свои меха, чужак вдруг вспомнил что-то, запустил руку за пазуху.

– Чуть не забыл. Кто тут у вас Александр?

Все молчали.

– Ну, я, – неохотно сознался Оберон.

По столу к нему скользнул плоский аккуратный сверток: беленькая тряпица, сложенная конвертиком.

– Ну вот, теперь, кажется, все.

Замотав лицо, нахлобучив шапку и погрузившись в рукавицы, приезжий шагнул к двери. За ним, наскоро набрасывая тулуп, двинулся Фома и еще кое-кто. Проводить из уважения.

Обр остался наедине со своим свертком. Ошибка, должно быть. Мало ли Александров на свете. Ему, Оберону Александру Хорту, никто в целом мире ничего прислать не мог.

Подумал, не поесть ли сначала. Но поодиночке тут есть не полагалось. Придется ждать остальных. Нехотя развернул. Внутри оказалось полотенце тонкого льна, с кистями, с мережкой, с вышивкой. Красивое. Вот только вышивка подкачала. Будто маленький ребенок делал. Неровные крестики, крупный стежок. Волны синими закорючками. На волнах вроде лодка, в лодке, наверное, девица. Платье треугольничком, косица палочкой. Рядом вроде парень, волосы черточками во все стороны. Между парнем и девицей мачта. На мачте загогулина наподобие паруса.

Обр положил полотенце картинкой вверх.

Волны синие. Лодка черная. Отчего парус красный? Провел рукой, разглаживая, и сбоку, в рубчике, нащупал твердое. Зашито что-то. Цепляясь ногтями, надорвал шов. На стол выпала стеклянная кошечка.

Хорт поглядел пристально, осторожно ткнул пальцем. Лежит.

Не может ее здесь быть! Она там, под завалом, под пудами камней и снега.

Стиснув в кулаке стеклянную игрушку, он, как был, в одной рубахе, кинулся на улицу. Остановить чужака, дознаться, кто передал ему это, кто назвал имя.

Задыхаясь от холода, голой грудью разрывая морозный воздух, долетел до ворот и с разгону ткнулся в промерзшие доски. Руки ожег холодный металл засова. Опоздал. Скорее на башню, окликнуть, остановить, непременно дознаться.

Но этот порыв был в корне подавлен суровым Фомой, который сгреб тронутого юнца за шкирку и вразумляющими пинками препроводил в казарму. Тут плевок на лету замерзает, а дурень додумался, выскочил неодетый и босиком.

– Кто это был? – настойчиво спросил Обр, не обращая внимания на грозное ворчание Фомы и подначки ехидных новобранцев.

Фома до того изумился, что даже ругаться перестал.

– Ты че, не признал, что ли?

– Гы! – хрюкнули новобранцы.

– А, ну да, ты ж с той стороны. Господин Илм нас посетить изволил. Наместник Трубежский и Бреннский.

– Наместник? – не поверил Обр. – А чего же он в одиночку, как простой гонец? Гостинцы домашние вам таскает. Письма от девок всякие.

– Некому больше, – разъяснил Фома, – кроме него, сейчас сюда никому не добраться.

– Господин Ивар еще может, – заметил Петро Ознобыш.

– Вот когда этот недоумок простынет, да от злой мокрухи помирать начнет, тогда господина Ивара потревожим, – буркнул Фома.

Оберон подошел к столу, смял полотенце, запихнул за пазуху. Обожженные морозом ноги горели, а в горле угнездился колючий ком.

– А где найти этого, наместника, ежели, например, надо будет?

Спросил небрежно, будто из любопытства.

– Известно где. В Трубеже, – отозвались несколько голосов, – или в Бренне, или в замке на Крайновой горке.

– А чего это он мрачный такой? – спросил Павло Крепыш. – Я как глянул – аж поджилки затряслись. Думал, внизу опять война началась.

– Не, – хмыкнул Тимоха, – у нас, в Бренне, говорят, его невеста бросила.

– А у нас в Трубеже говорят, померла она.

– Не вашего ума дело, – отрубил Фома, – наваливайтесь лучше, пока каша не остыла.

* * *

До злой мокрухи дело не дошло. Но кашлять полоумный припадочный парень все-таки начал. Фома действовал решительно. Велел как следует вытопить печь, выгрести золу и запихнул мальчишку туда с головой. Помогло хорошо. Покашлял где-то с неделю да носом похлюпал, а так ничего. Только с тех пор парня будто подменили. Вел себя по-прежнему смирно, вот только взгляд у него стал другой. Цепкий, быстрый. Чего уж там говорить, разбойничий взгляд. Но за взгляды к ответу не призовешь. Оставалось посматривать да ждать беды. Похоже, снулая рыбка, которую навязали ему на шею, на поверку оказалась шустрой опасной змеюкой.

* * *

Обр решил было, что окочурится прямо в заполненной горячим паром печке, но лечение помогло. На улицу его не пускали, приказали вместо этого наводить чистоту в горнице. Он скреб стол, оттирал половые доски и думал, что занимается Нюськиной работой. Ей бы это понравилось. От скуки обшарил холодные летние горницы и нашел себе еще дело. В сенях под зачем-то припасенными досками отыскались старые, порванные снегоступы. Принялся чинить их, умело сшивая, сплетая широкие полосы кожи. Дело было привычное. Но оказалось, что в Пригорье это мало кто умеет. Зато охоту любили все. Тимоха, пошарив по углам и чердаку, отыскал еще две пары снегоступов, и тоже рваные-поломанные. Пришел Фома, мрачно растолковал, что в позапрошлом году в тогдашнем отряде повадились ходить в горы, охотиться на козу, да так двое и сгинули. С тех пор охота воспрещается, и пусть никто не надеется, в горы без дела он никого не пустит.