– А кто у тебя в деревне? – спросил он.

– Мамка. Дед. Братья. А отец у меня на зиму в Трубеж уехал. Там нынче много строят, в Трубеже-то.

– Стало быть, и братья, и дед, и мамка. Что ж ты тут один делаешь?

– Козу ищу. Тебя вот нашел. Пошли к нам. Мамка тебя покормит. Она всех кормит. Эти, которые из разоренных земель, всегда есть хотят.

– Нет. Мне в Трубеж надо.

– В Трубеж – далеко. Вот у меня отец…

– А дорогу знаешь?

– А как же! – торжественно кивнул Тавря Цвет. – Пошли. – И потянул чужого неразбойника к краю порожка. – Гляди. Это вот наши Столбцы. Во-он наш дом с краю виднеется. Это вот наши козы ходят. Через деревню дорога идет, за околицей на две расходится. Видишь?

– Вижу.

– Во-он туда, прямо на солнышко – это в Трубеж. А вон та, что к лесу сворачивает, – к замку, на Крайнову горку.

– К замку, говоришь? А куда ближе?

– К замку, – со знанием дела сообщил Тавря. – В Трубеж три дня ехать, в Язвицах ночевать. А замок у нас близко. Чуть свет выйдешь – к ночи доедешь. Сначала все лесом. Потом по пустоши, а там уж и замок недалеко. Мы с мамкой ездили господина Ивара благодарить. Я в прошлом году маленький был, глупый. На стог залез, на самую верхушку и того, брякнулся. Чего тут началось! Все орут, мамка воет, дед ругается. А я лежу себе, пошевелиться не могу, – подумал немного и добавил: – Больно было. А потом господин Ивар меня лечил. До-олго. Мамка думала, я совсем ходить не буду. А господин Ивар придумал меня на руках носить. Если, говорит, это не поможет, то уж ничего не поможет. Мне понравилось. Высоко. Стра-ашно.

– Я гляжу, помогло, – хмыкнул неразбойник и снова уселся на траву.

– Помогло! – радостно подтвердил мальчонка и для ясности потопал ногами: одна босая, другая в валенке. – Господин Ивар и сам сначала не поверил. Мамке моей перышко дал. Чтобы сразу звали его, ежели что не так. Мамка перышко в укладку спрятала, укладку в красный угол поставила и никому даже глядеть не дает.

– Перышко, говоришь?

– Ага. Я подсмотрел. Беленькое.

– Та-ак. Может, мне лучше на Крайнову горку пойти?

– А что у тебя болит?

* * *

У Обра болело все. Так бывает. Он шел, одержимый одной мыслью: отыскать этого важного Трубежского наместника и спросить, где он взял игрушку, заведомо погребенную под лавиной. Пока шел – держался. В метели, когда дорога лепилась к скалам над полной летучего снега пропастью, в тусклом холоде нагорных пустошей, когда вместо дров пришлось жечь тонкие ветки вереска и жидкого соснового стланика, через два перевала, где дров не было вовсе, и он шел без отдыха, днем и ночью, пока не набрел на зимовьюху, засыпанную почти до крыши, но с заботливо оставленным кем-то топливом.

Там он проспал почти двое суток и снова едва не замерз, потому что печка прогорела, а ветхая избушка выстудилась очень быстро. Неуклонно, день за днем он двигался вниз, а зима отступала наверх. Сначала он бросил снегоступы, потом рукавицы. Потом пустой мешок, в котором не осталось ни крошки хлеба, потом где-то обронил шапку и не стал за ней возвращаться.

Теперь из вещей при нем снова остались только нож да кресало. Вчера еще целый день шел, перебираясь через блестящие лужи, под грохот и гомон горных ручьев, и вот на теплой, наполненной солнцем поляне силы закончились. Наверное, не стоило так на мясо набрасываться. Полусырое слопал. Сам во всем виноват, как всегда.

Перед ним лежала чужая страна. Все было иначе, чем в Усолье, нежнее и ярче. Белое сияние близких гор, легкие весенние очертания лесистых холмов, теплый пар над зелеными всходами на деревенских полях. Странно, тревожно и дивно. Горы не на месте. И солнце тоже. Горы Обр привык видеть с юга, с солнцем, медленно ползущим над вершинами. А здесь они высились с севера и уже не казались ни темными, ни холодными. Он знал, что это обман. Что там, откуда он спустился, еще ревут метели. Там, наверху, лютая злоба, холод и смерть. Это и есть самая настоящая правда. А здесь так, случайно выдался теплый денек. Пользоваться надо. Идти себе да радоваться. Но отчего-то три дня пути до Трубежа сейчас казались делом совсем непосильным.

– Слышь, мелкий, а как ты сюда забрался?

– А во-он там. Сначала по снегу, потом так. Валенок потерял. Теперь ругать будут.

– А слезать как?

О том, что придется слезать, Тавря подумать не успел. Снизу все казалось очень даже легко и нестрашно. А сверху посмотришь – жуть.

Мальчонка поразмыслил, лег на живот, свесил вниз голову и заревел. Способ был проверенный. На рев рано или поздно кто-нибудь прибегал и хоть и ругался, но выручал непременно.

– А обещал не орать! – возмутился чужак-неразбойник, подхватил его поперек живота и, не тратя время на ползанье и карабканье, сиганул в снежную кучу прямо с порожка. Провалился чуть ли не по пояс, спихнул с кучи мальчонку, швырнул вдогонку потерявшийся валенок, выбрался и съехал сам.

– Ух ты! – одобрил Тавря, любивший решительные действия.

– Беги к мамке! – посоветовал чужак.

И точно, в деревне уже орали, выкликали Таврю заполошными бабьими голосами.

– Влетит, – вздохнул мальчуган. – Пошли со мной! При тебе не влетит. Забудут.

– Не, мне в Трубеж надо. Гляди, во-он мамка твоя!

Тавря вытянул шею, чтобы посмотреть, а когда оглянулся, чужака уже не было. Пропал. На сухой траве сиротливо лежал полный снега валенок. Тавря Цвет подхватил его под мышку и заковылял к мамке.

* * *

Обр нырнул в лес, подальше от мамаши шустрого дитяти и прочих его родственников, которые непременно начнут интересоваться судьбой козы. Нырнул – и будто зарылся в теплый и косматый волчий мех. Даже ахнул тихонько. Вот это лес! Буйный, вольный его дух Хорт почуял, еще стоя на порожке. Но все-таки справился, приказал себе не отвлекаться, искать дорогу. Ту самую, которая к замку.

Дорога нашлась легко. Всего-то и надо было обогнуть деревенское поле по опушке. Была она ровная, не битая тяжелыми телегами, очищенная от кустов, аккуратно проложенная в болотистых местах слегами, кое-где покрытая не растаявшей еще наледью. Некоторое время Обр терпеливо шел по ней. Не особенно быстро. Это в начале пути он почти бежал. А теперь плелся, как сонная муха. Болели стертые, помороженные ноги.

Он шел, а лес, прекрасный лес, жил, дышал, шевелился вокруг. Не выдержав, Хорт махнул рукой на постылую дорогу и двинул просто по солнышку, к горам на северо-западе. Добрался до чистого пригорка, где снег давно уже стаял и все хорошо обсохло, уселся под старой толстой березой, вытянул усталые ноги, выговорил: «Я ваш!» – и с маху нырнул в бурный поток движущихся соков, бегущих повсюду ручьев, теплого ветра, летящих птиц. И тут же встряхнулся, как будто получил хорошую оплеуху.

«Чужой! – яростно загудело в ушах. – Чужой! Чужой! Чужой!»