Гавря Цвет искал козу. Вчера, когда она не вернулась со стадом, ее искали все члены многочисленного семейства Цветов, но так и не нашли. А почему не нашли? Потому что Гаврю с собой не взяли. Обозвали мелкотой, пузырем, малявкой и заперли дома. Он ревел, пока не заснул. Проснулся, когда уже все воротились без козы, злые и взъерошенные. Только и разговору было, что про горных волков. Умный Гавря сделал вид, что спит, потом и вправду снова заснул, но с утра пораньше сполз с лавки, из-под теплого материнского бока и натянул штаны.

Никто не заметил. Все дрыхли без задних ног. Уморились после вчерашнего. И козу не нашли. А почему? Потому что никто не вспомнил про Болотов порожек. Спросили бы Гаврю. Он бы им сказал. Ровное поле, как ступенька, приподнятое над землей на два человеческих роста, тянулось до самых Столбцов. Сбоку стенка почти отвесная. Сразу и не подумаешь, что наверху поросшая травкой гладкая поляна. И правда, как порог великаньего крыльца. От бабки Гавря слыхал: два каменных столба над деревней – это и есть два волота[51].

В незапамятные времена хотели спуститься в Пригорье. Но крайны их не пустили. Забрали у них души, и стали волоты камнем. Так с тех пор и стоят на порожке.

Человеку забраться на порог было трудно, но Тавря видал: козы наловчились карабкаться туда по кучам еще не растаявшего в подгорной тени снега. На самом пороге солнце припекало вовсю, и там уже показалась ранняя травка. Ради нее рогатые дуры были готовы сигать куда угодно.

Так что Тавря Цвет подхватил шапку, влез в валенки, потому что босиком было холодно, а башмаки еще томились в мамкином сундуке, выкатился из дому и, запинаясь о кочки, путаясь в сухой траве, побежал к порожку. Не забыл прихватить с собой палку покрепче. Козу гнать. А как же! Он же не телепень какой-нибудь обо всем загодя заботиться.

По снежной куче вскарабкался в два счета. Всего-то пару раз провалился по пояс и потерял правый валенок. Но это не беда. На порожке и вправду было тепло даже ранним утром. Трава пробивалась вовсю. Там и сям торчали, раскрывшись навстречу солнцу, желтые цветочки мать-и-мачехи. Тавря потянулся было собирать, но вспомнил про козу, крепко сжал в руке палку. Козы нигде не было. Разве что там, в ивовых кустах, притулившихся над пересекавшим порожек ручьем. Небось, серая дура наелась, забилась туда и спит. Ну конечно. Сквозь покрасневшие от движения соков ветки, усаженные пушистыми почками, ясно виднелся серый лохматый бок. Коза или, может, волк? Интересно.

– Ага! – заорал Тавря и лихо ткнул в это серое палкой.

Оказалось, не коза. И не волк.

Мальчонку пихнули под ребра его же палкой, так что воздуха для крика совсем не осталось, и крепко впечатали в сырую весеннюю землю, украшенную цветочками.

– А, – слабым голосом сказал догадливый Гавря, – ты не волк. Ты разбойник, да?

И приготовился заорать. Но заорать снова не дали. На ноги поставили, зато рот зажали крепко-накрепко.

– Тихо, – раздался над ухом натужный скрип, будто человек был сильно простужен или вовсе забыл, как говорить с людьми, – не разбойник я.

– Ты нашу козу съел, – попытался сказать Гавря. Вышло не очень разборчиво, но разбойник понял.

– Не ел я вашу козу! – обиделся он. – Серая такая?

– Серая, – промычал Гавря.

– С белым пятном?

– С белым.

– Не, не ел. Орать не будешь?

– А ты, правда, не разбойник?

– Нет.

– Ладно. Тогда не буду орать, – солидно пообещал мальчуган и был отпущен на волю. Отступил на шаг, оглядел свою находку. – А если ты не разбойник, отчего же такой страшный?

Он все-таки не терял надежды повидать настоящего разбойника. Другие видели, а ему вот не повезло. Горных разбойников под Столбцами извели еще до его рождения. Как крайны вернулись, так сразу и извели.

По правде говоря, страшнее этого дядьки Гавря Цвет еще никого не видел. Волосы у него болтались по плечам сальными патлами. Справа на лицо свисала седая прядь шириной с ладонь. Лицо дочерна загорелое, будто закопченное. На щеках, на скулах, на лбу восковые пятна мертвой кожи. Обморозился где-то. Глаза запали и глядят будто сквозь тебя. Худой – страсть! Одежда тоже вся прожженная-закопченная. Костром пахнет. Да и тут, в кустах, он прямо на костровище спал. Ну да, полушубком своим драным накрылся и спал. Стоять ему, видно, было трудно. Выпустил Гаврю и сразу сел, безжалостно приминая желтые цветочки. Может, и вправду не разбойник. И говорит вроде по-нашему, но иначе.

– А, – догадался Гавря, – ты из разоренных земель. Давно идешь?

– Давно, – проскрипел чужак, – не знаю. Сбился со счета.

– А куда идешь? – не отставал мальчонка.

– Сначала к Кресту у Козьего брода, потом в Столбцы, – будто затверженный урок выговорил неразбойник, – потом в Трубеж.

– В Столбцы ты уже пришел, – порадовал его Гавря.

Чужак окинул взглядом окрестные горы, уходящий вниз лесистый склон, желтые цветочки.

– Вот они, Столбцы-то, – разъяснил Гавря, вытянув не очень чистый палец в сторону нависшей над поляной двойной скалы.

– А деревня где?

– Там.

С порожка деревню видно не было. Должно быть, заблудился в темноте этот неразбойник, не дошел до Столбцов, и пришлось ему ночевать в кустах.