Интернациональной пристани ко мне подошла худенькая девушка в беретике:

— Вы не со «Скифа» ли?

— Точно.

— Может, вы знаете лейтенанта Дорошенко?

— Как не знать!

— Ну, так передайте ему этот пакет.

От пакета вкусно пахло гастрономическими продуктами. С некоторых пор Дорошенко получал такие пакеты довольно часто. При этом девушка в беретике говаривала:

— Ведь теперь самое важное хорошо кушать, — то есть, хотела она сказать, быть бодрым.

И сейчас Паша Дорошенко плотно поужинал. Товарищи провожали его и долго толпились у борта.

— Удачи лейтенанту Дорошенко! — опять послышались голоса. — Дорошенко! Бери весь расход: приятно кушать!

И подавали пакеты с едой.

— Паша! — коротко выкрикнул я.

Дорошенко улыбнулся, помахал мне рукой, внимательно огляделся, все проверил, еще раз заглянул в планшетку, снова помахал нам рукою — и отвалил. И когда баркас с корректировщиками отошел от корабля, мы еще долго слушали удаляющийся рокот и похлопывание мотора.

Ночью пошел дождь. Было слышно, как стучит он по палубе.

Корабль спал, но я в эту ночь был дежурным по кораблю.

Не страшась дождя, матросы вынесли койки из затемненных и душных кубриков на палубу и улеглись, прикрывшись брезентами. Из-под брезентов слышался храп.

В кормовом кубрике при лиловом свете дежурной лампочки кто-то возился над рундуком. Это был Фесенко. Он не участвовал в бою, но принес свои впечатления с берега. Его семья уцелела в нетронутой части дома.

В салоне «забивали козла». Ершов мастерски «рубил хвосты» противникам. Как всегда, он сидел глубоко в кресле, выжидал своей очереди и, вдруг выбрасываясь всем телом, с силой бил костью по столу. Воротник расстегнут. Чуб над глазом. Во рту смятая золотым зубом папироса. Короткий смешок.

— В общем, я вижу, вы не кончали академию козлогонов… Хо-хо!

Заговорили о Фесенко.

— Вызовите его сюда, если он не спит, — велел Ершов.

— Значит, все в порядке, товарищ Фесенко? Старики целы? — встретили его вопросами.

— Все в порядке. Даже меня порядочно уважать стали.

— Это за что же?

— Моряк! — кратко пояснил Фесенко. — Матрос теперь все. Доказано.

Фесенко успел подметить в городе много интересного. Он рассказал нам о баррикадах, сложенных руками женщин, о том, как его зазывали помыться в баню — бесплатно, потому что пар есть, а в баню никто не идет, все воюют.

Рассказывал он весело. У человека радовалась душа — его миновало несчастье. И всем было радостно за Фесенко.

— А что говорят в городе — как работают корабли? — спросил Ершов, смешивая кости мясистой ладонью.

— Да что говорят, товарищ командир корабля! Ждут нашего огонька.

— А что говорят матросы?

— А что же, товарищ командир корабля! Из кукурузы только на море и смотрят. Там же все наши, каждый видит свой корабль. Кого там нет? Одного меня.

— Туда же клонит, — усмехнулся Ершов. — А что слышал про немцев и румын?

— Мои бойцы куропаток гонят почем зря. Гонят, уморятся, сядут покурить — и опять гонят.

— Горячо воюют краснофлотцы, не считаясь, — строго констатировал вестовой кают-компании.

— Нам нельзя плохо воевать, — вставая, сказал Ершов. — Уж очень нас народ любит.

Фесенко был готов рассказывать до утра, но его отправили спать. Наверно, и во сне Фесенко было легко и весело.

Дождь приутих.

На соседнем молу опять гремели разгрузочные работы, прибыл новый караван с оружием и войсками.

Мотор баркаса с корректировщиками еще, должно быть, рокотал где-то в море, держась подальше от захваченного румынами берега. У берега моряки возьмут весла. Дорошенко, если не спит, передал управление баркасом старшине и уже развернул бутерброды и жует, накрывшись плащ-палаткой.

Я думаю о толстяке и сравниваю его с Ершовым. Сколько разных людей вступило в войну — и каждый воюет по-своему. И всякий раз, когда я вспоминал свой неуместный выкрик «бомбы» и замечание Ершова, мне становилось стыдно. «Неужели я струсил? — думалось мне. — Фу, какая неловкость, какая гадость», И опять видел Ершова на крыле мостика, а в городе над спуском в порт молчаливый двухэтажный дом — и думал о людях, оставшихся в том доме, и о старом каштане.

Вопрос, который занимал меня с первого дня, как ступил я на палубу «Скифа»: слышал ли Ершов обо мне, как слышал я о нем еще до войны? — этот вопрос оставался для меня еще не разрешенным.

БАТАРЕЯ БОЛЬШЕ НЕ СТРЕЛЯЕТ. БОМБА

Людей подняли по авралу, едва рассвело.

Миноносцы и катера уже выходили из порта. То и дело вспыхивал ратьер на старом крейсере.

В голубеющем рассвете уже проступил силуэт этого корабля: высокие трубы, высокий полуют, поднятый над темной полосой мола.

Посветлели вода и небо, еще не очищенное от сырых облаков, — приближалось время, когда корпост должен дать первое сообщение. «Скиф» шел навстречу событиям, моим связистам назначалась важная роль.

Светлели холмы Одессы, массивы домов медленно, нехотя выдавали свои формы, где-то светилось окно, единственный и дерзкий огонек в огромном затемненном городе; но вот потух и этот неосторожный свет, а в небе над краем облаков блеснули и успели померцать несколько звезд.

К приемнику, настроенному на волну, я назначил самого опытного радиста корабля старшину Верещагина. С корпостом отправился Онипко. Оба радиста были хорошо натренированы, и — что в этом случае особенно важно — каждый из них знал об особенности другого. Затяжное тире Онипко его партнер Верещагин умел уловить среди хаоса других тире и точек, пущенных в эфир десятками станций.

Пока что Верещагин только и слышал эти чужие, посторонние шумы, злое подвывание, потрескивание, переговоры на земле и в воздухе.

А Ершов уже запрашивал, не поступает ли сигнал. Верещагин терпеливо, упорно ждал. Я держал таблицу кода перед собою, и вот Верещагин повел головой, пригнулся, вслушиваясь, и я, стоя рядом, услыхал, или, вернее, сам почувствовал голос, который мы ждали.

— Наша станция настраивается, — негромко сообщает Верещагин. — Дает позывные.

— Станция настраивается, — повторяю я для Ершова.

— Поймали! — обрадованно восклицает он. — Смотрите же не отпускайте.

Ну, ну, как теперь выпустить! Все отчетливей в слух Верещагина вкрадываются знакомые интонации, позывные слышны ясно.

Это еще не полный, звучный голос человека, Верещагин и не услышит Онипко так, как прозвучал бы знакомый голос по телефону, но все-таки это уже не путаный, безразличный шум.

«Девятка… тройка… пятерка… раздел, семерка… пятерка… единица…» — слышит Верещагин среди враждебного треска и пощелкивания.

Еще серия цифр — и условный сигнал принят. Связь установлена. Корпост приступил к наблюдениям. Батарея хорошо видна.

— Корпост на месте. Приступил к наблюдениям. Батарею хорошо видят, — передаю я на мостик.

— Соединяйтесь с управляющим огнем, — приказывает Ершов.

Уже совсем светло.

Катера выходят вперед.

Между «Скифом» и берегом противника нарастает клубами и поднимается к небу темная и наверху резко