Я стала объяснять, но он схватил письма и швырнул их на пол:

– К черту, к черту эти бумажки!.. Разве они мне нужны? К черту!

Потом выяснилось, что он спрашивал, как я могла до его прихода, помимо его, решать какие-то дела с Белецким. Он в этом усматривал не только обиду, а заподозрил меня в том, что и я вместе с другими хочу пользоваться им как слепым орудием. Хочу использовать его темноту.

Такое дикое подозрение до того оскорбило меня, что я, несмотря на присутствие Белецкого, расплакалась.

Старец смутился. Собрав бумажки, сказал Белецкому:

– Ты уйди, голубок! Уйди, я потом кликну. Очень уж я обидел ее!

Потом стал меня, как дитя, утешать.

– Нет, – говорит, – до чего довели эти собаки!.. Все брешут, все брешут, друг от дружки кусок рвут!

Утешая меня, сказал еще вот что:

– Ведь ты – часть моей совести. Мое зеркало! А разве можно от зеркала лик свой спрятать? Не можно, не можно!

Нет, он прав. Нам друг от друга не только дJла – помысла скрыть нельзя. Нет, нельзя!

Что касается меня, то я каждую мысль, каждое решение рассматриваю, примеряясь к его взглядам. Как он подумает, как он решит.

* * *

Этот граф Татищев[294] производит на меня странное впечатление. Его намечают в министры финансов. Такое сложное и ответственное ведомство, а он так мало сведущ. Кроме того, как это ни странно, но мне кажется, что он не отдает себе отчета в том, чего от него требуют. Он позволил себе такую дикую фразу:

– Во всяком случае, расходы дорогого Григория Ефимовича и на ваши нужды – будут всегда…

Что, этот идиот собирается нас подкупить государственной казной?

Господи, какая скука и тоска! Мелкие воры и взяточники. Нет, я от него положительно отказываюсь.

* * *

Вчера был отец. Он очень состарился за это время. Мне больно на него смотреть. Когда я ему призналась в этом, он тяжело вздохнул и сказал:

– Анна, разве ты не видишь, что Россия гибнет? До сих пор я еще верил, что есть выход, теперь я вижу, что мы попали в тупик. Россия накануне ужасов. В России больше нет царя… Не только Государственная дума, но и Совет, тот самый Государственный совет, который немыслим без царя, как немыслимо дерево без корней, этот Государственный совет говорит: «Царя не уважают, царицу ненавидят». Куда же идти дальше?..

Когда я ему указала, что такие слухи, может быть, исходят от великого князя Николая Николаевича, вернее – его клики, он сердито возразил:

– Ложь все это! Великий князь Николай Николаевич сам страдает не меньше нас! Он чувствует, что мы – накануне катастрофы. И что бы мы ни делали, все разрушается. Вот эта дикая пляска кабинета – это агония!

На мой вопрос, кого же отец винит во всем, он сказал:

– Об этом теперь поздно говорить. Я, быть может, сам виноват, что старцу даны такие широкие возможности…

А потом еще прибавил:

– Григорий Ефимович – это наша судьба. Что-то страшное, что должно было разрушить могущество России. Это рок… А против рока люди бессильны…

В таком унынии я его никогда не видала. В заключение он сказал:

– Только бы вовремя умереть! Не видеть позора!

Я потом заехала домой. Говорила с матерью. Она уверяет, что отец успокоился, но вообще очень мрачно смотрит на будущее. И очень боится за меня.

Потом мама заплакала и сквозь слезы добавила:

– Нам с отцом завидуют, а не видят наших слез.

* * *

Графиня Игнатьева (на правах друга матери) сказала мне вчера, что они считают, будто я виновата в том распаде, который наблюдается последние дни. Уход Щегловитова, Саблера и ужасный, по ее мнению, факт назначения владыки Питирима…

– Это, – говорит она, – какая-то политическая неразбериха, которая убивает страну…

Когда я ей стала говорить, что играю слишком маленькую роль, она так печально заметила:

– Мама слепая, а ты ее поводырь. Куда поведешь, туда она и пойдет… А все, что делает Григорий Ефимович, он делает твоими руками.

Несмотря на мои искренние заверения, что это не так, она осталась при том же убеждении.

– Григорий Ефимович, – говорит она, – это глашатай. Это, может быть, даже злой дух, но он сам по себе был бы не так страшен, если бы не ты и не другие, что им руководят. Потому что все его речи и поступки – как бредовой набор слов. И он его выясняет перед Папой и Мамой. Вы даете канву и узоры…

Как и чем я могу доказать, что гораздо меньше значу, чем они полагают? Канву дают те же министры, то есть те, кто добивается портфелей для себя или своих ставленников. Они все заранее придумывают и уже в готовом виде подают старцу. Я же чаще всего играю только маленькую роль почтальона – снести и сдать готовый пакет. И никогда от себя ничего не прибавляю и не убавляю. По той простой причине, что сама себе не доверяю. Боюсь.

* * *

Старец сказал Папе:

– Молись!.. Если Дума будет кричать…

Он показал письмо Василковой[295] о мире с Германией. Долго говорил с Папой, сказал, что Маленького надо непременно взять с собой в Ставку.

Папа ушел грустным.

Старец строго заметил:

– Лучше Германия, чем революция.

* * *

Госпожа Брасова, жена (с левой руки) в. кн. Михаила Александровича, проявила себя как подлая торговка. Очевидно, срочно понадобились деньги. И сиятельный растерялся. Разыгралась до того безобразная история, что Мама настаивала на негласной высылке этой прекрасной дамы.

Она явилась сводницей между своим безмозглым мужем и прекрасным кавалером, г-ном Братолюбовым[296]. Тот через ее посредство устроил аферу более чем на десять миллионов. Он предложил какое-то смертоносное вещество, которое на большом расстоянии и в большом количестве осыпает вражескую армию чем-то горючим. И на этот золотой дождь потребовалось свыше десяти миллионов. Эти деньги в. кн. Михаил Александрович, под давлением своей супруги, испросил у Папы. Тот, не расчухав всего, дал рескрипт на имя в. кн. Михаила Александровича, разрешая открыто брать деньги из Государственного банка по мере надобности.

Когда по проверке оказалось, что это скверная афера, то открылось еще одно: прекрасный кавалер для прекрасной дамы уже успел получить из банка два миллиона.

Трудно уяснить, знала ли она всю сущность аферы или только догадывалась. Во всяком случае, за свое глубоко патриотическое вмешательство дама получила редкую шубу (голубой песец), которая оценивается в четверть миллиона рублей. И еще