Если так поступают жены великих князей, то зачем обижаться на проституток ниже рангом?

* * *

Порой мне кажется, что все помешались на одной мысли – как бы побольше цапнуть. И в этом отношении люди заходят так далеко, что не знаешь, как за ними усмотреть. Во главе комитета великой княжны Татьяны Николаевны[297] стоит барон Нейдгарт[298], известный всем как большой барин, с барскими же замашками; прославился как усмиритель. Папа его не любит, но он пользуется симпатией у Мамы, а со старцем ведет негласно большую дружбу. Это правда, что ему как общественному представителю очень неудобно афишировать свои отношения с нами. Для нас он важен, потому что через него удобно сноситься с теми провинциальными монархическими организациями, которые нам нужны для поднятия авторитета. И мне казалось, что у него все идет гладко. Правда, стали поговаривать о его связи с этой стервой Мулаловой, теперь оказывается, что при получении вещей из эвакуированной Варшавы есть большой недочет, что-то около шестисот тысяч рублей. И самое ужасное в том, что в этой истории проклятый кн. Андронников умудрился приплести старца. Через него были даны вагоны, которые вместо беженцев перевозили совсем другое, и за это было получено от московских Высоцких[299] свыше двухсот тысяч. Он же способствовал подаче вагонов для перевозки вещей.

Все это раскопали, и, конечно, если дойдет до проклятой Думы, то вся вина падет на старца и на тех, кто работал за его спиной. Они все так обставили, что их – Нейдгарта и других – не ущипнуть.

По этому поводу приезжал Эрикович, он, видимо, непосредственно во всем этом заинтересован.

Буду говорить с Мамой. Неудобно и то, что это разыгралось в комитете великой княжны Татьяны Николаевны. Никому, конечно, не придет в голову обвинять детей, но это значительно подрывает авторитет.

Господи, до чего они все жадны!

* * *

Эта скандальная история еще долго будет всех волновать. Началось это с удаления Сухомлинова с поста военного министра. Его приспешник Поливанов[300] не по душе старцу. На него указали Папе Гучков и Ко. Когда сняли Сухомлинова, подняли вопрос о предании его суду.

Папа этого не желал и говорил, что верит ему: он мог совершить ошибку, но не подлог. Кричали все, особенно в. кн. Милица. Папу это очень нервировало, и он, по возможности, старался оттянуть вопрос о суде. Вдруг разыгралась эта скандальная история. О ней князь Андронников рассказывает так:

– Когда было выпито достаточно, чтобы языки развязались, кн. М. сказал, указывая на полковника Р. (племянника Сухомлинова), что он напоминает своего дядюшку: пьет на поминках. На это полковник Р. ответил, что хотя в. кн. Сергей Михайлович и занял место Папы при Кшесинской, но не сумел убедить Папу в том, что Сухомлинов виновен: дескать, прямо у него под носом великий князь нажил миллиончик на артиллерийских снарядах.

Когда князь впал в амбицию, полковник пригрозил, что направит по адресу Папы копии со счета по уплате за колье Кшесинской и за ярославское имение. Скандал принял опасную форму, и только благодаря вмешательству Пистолькорса ссорящихся развели. Но история разошлась по Петербургу.

Полковник Р. по болезни переведен на Кавказ. Его ожидало нечто худшее, но за него хлопотала графиня В.

Старец, узнав об этой истории, сказал:

– Я давно говорил Папе: «Твои родичи воруют!»

Относительно полковника старец сказал:

– А он мне не нравится… Он похуже Сухомлинова будет. Тот все же человек государственный, а этот так, вроде мошенника.

Старец, как всегда, прав.

Лелечка (она совсем больна; старец называет ее «Аленка», и это название к ней теперь очень идет), так вот она, в поисках примирения старца с Илиодором, бросилась теперь к дубровинской[301] компании.

Вчера рассказывали любопытную вещь о военном министре Поливанове.

Его, как известно, думские либералы, включая и Милюкова, считают своим ставленником. Выдвинули его для «оздоровления ведомства» – так говорит Гучков.

А на собрании у монархистов Дубровин заявил:

– Нам теперь легче будет добиться всего, потому что военный министр – наш.

Когда против этого стали возражать, указывая, что Поливанов чуть ли не кадет по убеждениям и ставленник октябристов, Дубровин рассвирепел и показал письмо военного министра, где тот пишет:

«Я ваш душой и всеми помыслами. Но для нашей же пользы надо, чтобы я надел другой мундир».

Старец, узнав об этом, сказал:

– Дуракам грамота во вред. Кабы министр Поливанов был неграмотный, то он бы такого письма не написал. Гнать дураков надо! Дурак и мошенник!

А Лелечке сказал:

– Ты, Аленка, пощупай, что они про меня говорят. Я их не боюсь, а занятно, как дураки бродят кругом да около, а в саму точку не попадут.

Лелечка рассердилась:

– Я не шпион.

А старец поцеловал ее и сказал:

– Не шпион, а мой друг.

* * *

Сана сидела вчера. Чего-то хмурится. Ее Эрикович что-то дурит с немочкой[302]. По-моему, этому надо бы положить конец. Сана хотя и говорит, что это ее не трогает, однако вижу, что оно не совсем так. Сана, правда, не девочка. И хотя она тоже не теряет времени даром, однако у нее все иначе: она помнит, что у нее есть семья и обязанности. А эта немочка так его захватила, что он может все позабыть.

Надо с ним поговорить. Указать ему на то, что мы все не только связаны семейно, но – что еще важнее – государственно. А она между нами чужая и может оказаться небезопасной.

Буду с ним говорить, не сказавши ей. Бедная моя, она все же страдает.

Господи Боже мой! Где счастливые люди, где счастливые браки, где счастливая любовь? Пока влечет, пока горит – есть хоть спасение. А потом? Горе и боль, боль до слез…

Спрашивает у меня Сана:

– О чем ты все пишешь – о государственном или о своем?

На этот вопрос я ей не могла ответить по совести. Сказала, что обо всем. Но когда начинаю разбираться в самой себе, то вижу, как мне трудно на этот вопрос дать ответ по совести. Это потому, что у меня все смешалось и перемешалось. Ведь уже более девяти лет, как все мое отнято – это государственное! Отняла Мама. А может, не столько она, сколько моя связь с ними, с царями…

Когда я была молодой и любила такой горячей любовью, когда и меня любили по-хорошему, когда могла быть своя семья, дети, которых я