Старец сказал Папе о Горемыкине:

– Этот старик играет на две стороны. Зная и видя, что Государственная дума подкапывается под царскую власть, он не может ее пугнуть по-настоящему, потому что там заседают его дружки. Он слишком стар, чтобы хитрить, а потому его убрать надо.

А когда Папа спросил, кого поставить, старец ответил:

– Мне мой голос сказал: «Ставь Штюрмера!»[307] Он очень хороший! С немцами – немец, с русскими – русский.

Он как сам из немцев, так знает, чем их ужалить можно… И как приласкать, знает!

Папа задумался, а Мама тогда заметила:

– Дед Штюрмера[308] сторожил Наполеона на острове Св. Елены, а внук будет присутствовать при уничтожении могущества Вильгельма, при подписании мира в Берлине.

Папа так грустно улыбнулся:

– Самое ужасное – это то, что я не знаю вечером, как будут звать моих министров наутро. Я не только не могу с ними сработаться, но их имен запомнить.

– Потому, – сказала Мама, – надо брать тех, на кого указывает наш Друг. Мы уже бессильны разобраться в том, кто лучше и кто хуже. А старец, действуя по указанию Бога, дает нам тех, кто в настоящий момент нужен. Нужны люди, преданные престолу.

Папа подписал назначение Штюрмера.

Старец сказал мне потом:

– Свалить Горемыкина было легко: трухлявое дерево… А вот мне главное Хвостова убрать надо было! Этот – что кость в горле у меня стал… Пока я был нужен, так вот как прыгал! А потом надумал под меня подкопаться… Извести меня хотел. Врешь, того пуля не возьмет, кого оберегает Господь Бог наш! А еще себе в подмогу таких дураков взял[309]! Только локтем придавили – а он извольте: «Так точно! Убить старца хотели!»

Я поблагодарила Господа Бога за спасение дорогого старца, охранителя нашего благополучия.

Относительно же Штюрмера старец сказал:

– С горя этого немца поставил. Не по душе он мне. Больно плутоват. Одним будет хорош, что от меня не уйдет. Я ему так и сказал: «Правь, да так, чтобы мои глаза видели не только то, что ты делаешь, но и то, над чем думаешь!..» Вот!

Мама тоже говорит о Штюрмере:

– Не нравится он мне. Так и вертится… Точно ищет, с какой стороны подойти. И совсем он рамольный… Одно достоинство, что податлив и не выйдет из-под власти старца.

Насколько последнее верно – покажет будущее.

* * *

Как они все шумят! Их послушать – то мы все накануне гибели. Но я им не доверяю.

Вчера у в. кн. Марии Павловны были «кое-кто». Между прочим – жена нового военного министра Поливанова. Говорили о последних событиях. Передавали, что Гневная сказала в. кн. Андрею Владимировичу, будто ей «наши дни» напоминают дни императора Павла. Тот в последние дни своего царствования разогнал всех своих ближних. То же делает и Папа.

Увольнение В.Орлова и Джунковского – наиболее преданных Папе лиц – кажется Гневной роковым.

– Я знаю Ники, – говорит она, – он очень добрый, очень деликатный. Но у него одна особенность – если он решил что сделать, то сделает это, хотя бы сам убедился, что решение ошибочно. И эти два человека, Владя Орлов и Джунковский, не давали ему выполнить задуманное. Они, как его совесть, берегли его от безумных и недостойных поступков. И, чтобы освободиться от них, он их отпустил. А теперь, закрыв глаза, кидается в пропасть.

Гневная полагает, что под пропастью надо считать какую-то авантюру, придуманную Мамой, которая пахнет «немецким подкупом».

Это одна из наиболее модных сплетен.

Гневная в данном случае ошибается. Мама действительно борется с Папой, зная его упрямство, но не в целях немецкого патриотизма (Мама теперь ненавидит немцев), а для того чтобы подготовить мир в тылу.

* * *

Папа вернулся от Гневной больным…[310] Он ведь ее очень любит и огорчать ее ему очень трудно. А в этот раз он был с ней резок и сказал:

– Я – царь.

И, не поцеловав ее руки, вышел. По словам кн. Андронникова, на половине Гневной упорно говорят о том, что последнее время Папу определенно спаивают. Причем утверждается, что Папа не то что пьянеет от вина (это было бы еще ничего), а ему дается нечто одурманивающее, после чего он постепенно теряет настойчивость и делается вялым и податливым.

Кто и на каком основании распускает такие слухи? И неужели Гневная, при всей ее выдержке и корректности, могла об этом упомянуть Папе? Это было бы ужасно!

Во всяком случае, за обедом Папа был очень мрачен. Он ведь почти ничего не пьет за столом: его лафит подается два-три дня, одна и та же бутылка. Налив вино, он стал его смотреть, потом выпил. И с горечью сказал:

– Как тяжело жить окруженным сплетнями!

Мама очень нервничала. Откуда идут эти сплетни? Когда об этом говорили со старцем, он сказал:

– Папа хуже больного. Ему не вынести всех страхов. И больше по этому поводу не стал говорить.

* * *

Папа поступил не только самостоятельно, но как будто назло нам. Не сказав о том ни слова, он прямо из Ставки поехал в Думу[311]. Не только депутаты, но и он, очевидно, одурел от того шума, с каким его встретили и проводили. Он им чего-то наобещал, что-то сказал, что-то недоговорил. Как всегда, в особенности если он действует против желания Мамы. У него в таких случаях хватает решимости начать, но он скоро срывается. Говорят, что он даже что-то кивнул насчет ответственного министерства.

Как случилось, что Папа поехал в Думу? Это все подготовил выживший из ума Клопов[312]. Он написал Папе в Ставку письмо, в котором были такие слова:

«Государь, от тебя зависит честь и слава России. И это ты можешь все спасти, когда войдешь в общение с нашим славным дворянством, оберегающим царские устои в Государственной думе. Если ты придешь к ним, как старший к младшим, как отец к детям, то Господь тебя благословит. Ты найдешь настоящие слова и услышишь голос верноподданных».

Дальше он писал, что если царь отойдет от народа, то может случиться нечто страшное.

Одним словом, мольбами и запугиванием он толкнул его на это безумие. Я лично не придала особого значения этому посещению, так как знаю, что Папа может обещать что угодно, а даст только то, что разрешит Мама. Поэтому я ничего страшного не видела. Старец тоже отнесся к этому посещению спокойно. Он говорит:

– Пущай потешится!