Шрифт:
Закладка:
Подведу теперь итоги почти 2½ годичного пребывания в столице империи в поисках высшего образования. В столицу я прибыл в августе месяце 1881 г. уже с достаточно расширенным взглядом на жизнь. Но соприкосновение с петербургской средой как военной, так и гражданской, а главное, с высшими сферами убедило меня в том, что все представления мои о людях, о взаимных отношениях между собою, об исполнении своего долга, чести и совести слишком идеализированы. Я так часто нарывался на самые некорректные поступки и суждения людей, на которых мы в далекой окраине России смотрели как на столпы закона, справедливости и долга, что приходил не только в смущение, но иногда в отчаяние.
Оглядевшись, я убедился, что столичная жизнь полна соглашательства и примиренчества самых, по-видимому, противоречащих друг дружке мнений и действий. Попробую отдать себе отчет о впечатлениях пережитых и о вынесенных за все протекшее тогда время.
1. В религиозном отношении. Никому никакого дела в академиях не было до того, какой религии поступавший в нее слушатель и как он к религии относится. Ни разу за все время пребывания в академии не пришлось участвовать в каких-либо торжествах, объединявших в религиозном отношении всех слушателей с их административным и профессорским составом. Слушатели Инженерной академии в большинстве были католики и протестанты. Это объясняется тем, что католикам был закрыт доступ в Академию Генерального штаба и Артиллерийскую, но они имели право поступать в Инженерную и Юридическую. Между собой товарищи о религии никогда не разговаривали, а друг другом в этом отношении совершенно не интересовались. Присматриваясь ко всем другим обитателям столицы, я убедился, что среди учащейся молодежи в военных учебных заведениях, да и вообще среди интеллигенции, отношение к религии стало холодным и равнодушным.
Но при Дворе очень строго и точно исполняли все обряды Православной церкви, а потому в высших сферах считалось корректным в воскресенье (или какой-либо праздничный день) посещать храм, но по преимуществу нелюдный, особенно при каком-либо учреждении Двора (например, Удельного ведомства), Главного штаба или блестящих полков гвардии.
Туда высшее общество съезжалось не ранее 11 ч. утра, а вело себя, как на рауте. Мне пришлось слышать лично от священника церкви Удельного ведомства (на Литейном проспекте) скорбную историю из его пастырства в этом храме. Он был сюда назначен из рядовых военных священников исключительно за свои личные высокие достоинства и многотрудную, продолжительную службу в одном из доблестнейших наших армейских полков во время Турецкой войны 1877–1878 гг. Кто-то из членов императорской фамилии близко видел его труды на войне и вспомнил о нем вовремя. Его вызвали и предложили этот пост, предупредив, что паства его очень капризна и избалована, а длинные службы терпеть не может.
В первое же воскресенье он в том и лично убедился. Началась литургия в установленный по церковным правилам час, но церковь была почти пуста. Стали съезжаться только в 11 ч., когда уже пели «Херувимскую». От шума вносимых лакеями кресел и стульев в храм (из соседних зал управления Уделами), на которых кружками стало рассаживаться прибывшее дамское и мужское общество, громко между собой болтая на всех языках; не слышно было даже певчих. Когда же начался «Большой выход со Св. Дарами», то публика, несколько притихнув, относилась к этому совершенно равнодушно, не вставая со своих сидений.
Священник остановил службу и ждал молча, пока заинтригованные посетители храма не обратили внимание на его поведение. Священник громким голосом, каким он в боях под градом пуль и снарядов привык ободрять солдат, потребовал от всех: «Встать!». Публика смущенно повиновалась. Священник произнес громовое слово, обрисовав все неприличие и кощунство, которое позволяли себе эти высшие представители народа, так презрительно и небрежно относясь к его религиозным чувствам и верованиям. Завершил он слово требованием немедленно удалиться из храма всех, кто явился сюда не для молитвы, а для веселого препровождения времени и каких-либо личных, ничего не имеющих общего с религией намерений.
Удар был неожиданный и потрясающий: многие уехали немедленно. Оставшиеся держали себя корректно до конца, а затем был поднят вопрос об удалении «дерзкого священника». Но когда вопрос дошел до Императора Александра III, то, как говорят, он сказал: «Слава Богу, что нашелся хотя один священник, который поступил совершенно правильно». Пастырь этот продолжал оставаться на своем посту до самой смерти, но посетители храма с тех пор стали изумительно корректными во всех отношениях, причем исправно и своевременно посещали церковь, опасаясь насмешек в высшем обществе над «изгнанниками с высочайшего одобрения».
В войсковых частях строго соблюдались все религиозные службы и церемонии в установленные дни, так как тон задавал всему сам Александр III, благосклонно относившийся к православному духовенству, и установивший впервые для священнического сана обязательное ношение восьмиконечного серебряного креста, резко этим выделявшего священника из среды других церковных клириков.
По духу офицерство в огромном большинстве относилось к религии холодно, формально и посещало церковь по наряду полковым приказом. В войсковых частях священники в установленные дни и часы в течение каждого месяца вели беседы с солдатами. Талантливые и искренне настроенные духовные пастыри имели на солдат и на простой народ еще большое влияние. Но часто в полках командир отдельной части слишком много и вредно мешался в работу священника, обращая его в простого чиновника военного ведомства, действующего слепо по указке начальства. На это жаловались сами священники, понимая, что подобное отношение к ним и требования от них начальства совершенно подрывают к духовному руководителю доверие солдат, отгоняя их от церкви.
Многие головотяпы-командиры и старшие начальники стремились блюсти только внешность, совершенно не интересуясь сущностью и духом религиозного воспитания своих
