LXXXII. Перед вами дочь Спурия Лукреция, которого тиран, уходя на войну, назначил префектом города, и супруга Тарквиния Коллатина, родственника тиранов, много страданий перенесшего по их милости. И она, конечно, блюдя свое достоинство и любя своего мужа, как и пристало доброй жене, когда на ночь глядя к ней явился Секст, радушно принятый ввиду своего с ним родства, а Коллатин тогда был в отлучке в лагере, не смогла избежать необузданного высокомерия тирании, но, словно пленница, взятая принуждением, претерпела то, чего свободной женщине терпеть не пристало. 2. Негодуя и полагая, что оскорбление невыносимо, она открылась отцу и остальным родственникам в постигших ее горестях и после скорбных просьб и мольб об отмщении за ее беды, она, вытащив спрятанный в складках платья кинжал, плебеи, на глазах у отца вонзила железо в собственное тело. 3. О ты, удивительная и достойная многих похвал за благородный выбор, ты умерла, ты погибла, не вынеся тиранической наглости, презрев все радости жизни, лишь бы не выпало еще раз перенести такое. После всего этого ты, о Лукреция, имея женскую природу, обладаешь духом благородного мужа, а что же мы, родившиеся мужами, оказываемся в доблести ниже женщин? И если тебе, понеже с тобой в одну только ночь обошлись тиранически, отняв у тебя незапятнанную честь, смерть показалась милее и блаженнее жизни, разве нам не придет в голову подумать то же самое — нам, у кого Тарквиний, правя тиранической властью не один день, а уже двадцать пятый год, отнял все удовольствия жизни, лишив нас свободы? 4. Невыносима нам, плебеи, жизнь среди подобных непрерывных несчастий, нам, потомкам тех мужей, которые считали правильным творить добро для других и взвалили на себя ради славы бремя неисчислимых опасностей. Но всем нам нужно выбрать одно из двух: или свободную жизнь, или смерть со славой. 5. И час, о котором мы молили, наступил — Тарквиний отлучился из города, а патриции предводительствуют в предприятии. И если мы со рвением приступим к делу, у нас ни в чем не будет недостатка: ни в людях, ни в средствах, ни в оружии, ни в военачальниках, ни в каком бы то ни было снаряжении для ведения войны — ведь город полон всего, и позор считать, что мы правим и вольсками, и сабинянами, и великим множеством других народов, а сами продолжаем быть рабами и предпринимаем в угоду Тарквинию многочисленные войны, а для свой свободы — ни одну.

LXXXIII. Итак, какими средствами в этих обстоятельствах мы сможем воспользоваться и какие у нас будут союзники? Ведь осталось сказать лишь об этом. Прежде всего мы возлагаем надежду на богов, чьи святыни, храмы и алтари оскверняет Тарквиний всякий раз, как приступает к жертвоприношениям и возлияниям богам со своими руками, замаранными кровью и запятнанными всяческими преступлениями против ближайших сородичей; затем — надежду на самих себя, которые не малочисленны и не без опыта в ратном деле; а наряду с этим — на помощь от союзников, которые, пока мы их не призовем, не посчитают нужным усердствовать, но если увидят, что мы, со своей стороны, ведем себя доблестно, с радостью поднимутся на войну вместе с нами: ведь тирания враждебна всем, кто желает быть свободным. 2. Но если кто-то из вас опасается, что граждане, которые вместе с Тарквинием находятся в лагере, станут подмогой ему, а с нами учинят войну, то боятся они без всяких на то оснований. Ведь тирания тяжка и для них, а для всех людей естественно стремление к свободе, и любой повод к перемене для тех, кто страдает, достаточно важен. И если вы постановите, чтобы они пришли к нам на помощь, ни страха не останется, который удержал бы их рядом с тиранами, ни признательности к ним, ни чего другого, что принуждает и склоняет людей творить неправедное. 3. Если же в ком-то из них в силу дурной природы или плохого воспитания все же поселится любовь к тирану — а их немного, клянусь Юпитером, — то мы свяжем их столь тяжелыми оковами, что они из плохих превратятся в добрых: ведь у нас в заложниках в городе находятся их дети, жены и родители, которые для каждого дороже собственной жизни. Так что ежели они отступятся от тиранов, мы им отдадим их и, вынеся решение о прощении совершивших ошибки, легко склоним таких на свою сторону. 4. Итак, плебеи, без страха и с добрыми надеждами на будущее поднимайтесь на битву, приняв на себя вот эту, лучшую из войн, какие вы когда-либо предпринимали. И мы, о отчие боги, добрые стражи этой земли, и вы, божества, кому дали нас в удел отцы наши, и ты, град, превыше остальных городов любезный богам, в котором нам выпало родиться и возрастать, мы защитим вас и помыслами, и решениями, и руками, и жизнями, и готовы претерпеть все, что ниспошлют небеса и судьба. 5. Но я предчувствую, что благим начинаниям будет соответствовать счастливый исход. И да будет мужество у тех, кто постиг все величие этого и пришел к единственному решению, — и нас спасти, и самим спастись с нашей же помощью».

LXXXIV. Пока Брут произносил эту речь, из толпы раздавались непрерывные восклицания, свидетельствующие об одобрении его слов, а у очень и очень многих от радости полились слезы, ибо они услыхали удивительные и неожиданные речи; и противоречивые чувства охватывали душу каждого, ни в чем не схожие между собой, поскольку горесть смешивалась с радостью, первая — из-за прежних невзгод, вторая — из-за предчувствуемых надежд. И отвага сталкивалась со страхами: первая — взывая к презрению опасности, чтобы подавить зло, вызывающее ненависть, другие — из-за опасения того, что свержение тирании нелегкое дело, что и вселяло нерешительность. 2. Но когда Брут замолк, все издали один и тот же клич, словно вырвавшийся из одних уст, чтобы он вел их к оружию. И Брут, возрадовавшись, воскликнул: «Но все же было бы лучше, чтобы вы, узнав о том, что решено в сенате, одобрили решение. Ведь мы решили, чтобы и сами Тарквинии были изгнаны из города римлян и из области, над которой римляне властвуют, а также весь род, что идет от них. И относительно возвращения Тарквиниев, чтобы никому не позволено было ни делать что-либо, ни говорить, а если обнаружится, что кто-то действует вопреки этому, то тому погибнуть. 3. И если это ваше единодушное мнение,