ставиться эта печать будет только особо опасным преступникам – и после экзекуции они смогут вернуться к мирной жизни и спокойно служить на благо страны. Наиболее яростные сторонники Снежного Беркута были убиты в сражении или при попытке побега, оставшиеся будут переданы клану Цинь Сяньян, и вы, глава Цинь, сможете поступить с ними на ваше усмотрение. Если вам понадобится печать – не стесняйтесь направить посланника в мой дворец.

– Зря я рассчитывал на голос разума хотя бы одного из вас, – прошипел Снежный Беркут. Он выпрямился, с трудом разведя трясущиеся плечи, но остался сидеть. – Все вы тут – бешеные псы с одного холма, все готовы лизать руки узурпатору в обмен на милости!

– Уведите. – Император махнул рукой. – Глава Цинь, можете потом забрать осужденного, если, конечно, захотите. Но довольно моих слов. Господа, говорите вы: возможно, вам есть о чем спросить меня.

– Да, Ваше Величество, – вновь поднялся У Иньлин. – Ваша демонстрация оказалась поистине впечатляющей. Верно ли я понимаю, что печать подчинения превратилась в средство наказания? И значит ли это, что в мофа шиянь, – он отвел в сторону рукав, обнажая изящное запястье с черной вязью, – больше нет необходимости?

– Вы все верно понимаете, глава У. – Его Величество вновь был собран и серьезен. – Я собираюсь смягчить многие требования моих предшественников к заклинателям, некоторые – отменить вовсе. При восшествии на престол каждого нового императора печать обновлялась и привязывалась к его личности, но я не стану этого делать. Вступление в должность нового главы клана теперь будет простой церемонией, без привязывания и подчинения воли. Пора восстановить мир не только между заклинательскими кланами, но и между заклинателями и людьми; любой же мир начинается с доверия.

– Да здравствует Его Величество! – отозвались заклинатели почти синхронно, поднимаясь и кланяясь до пола.

– Прошу уделить внимание угощению, господа совершенствующиеся. – Император снова позвонил в колокольчик, и из дальней двери показалась вереница слуг с подносами. – У нас немало поводов, которые стоит отметить, и победа над чудовищем занимает одно из первых мест. Те из вас, кто пожелает, смогут позднее присоединиться к общему праздничному пиру в зале Вечной Гармонии.

Упоминание победы над чудовищем вновь отозвалось в сердце острой колющей болью, и Шуньфэн, не давая себе времени передумать, шагнул вперед:

– Разрешите после положенной чарки откланяться, Ваше Величество. Моя главная задача сейчас – похоронить мать.

– Разумеется, господин Янь, – понимающе кивнул император. – Примите мои глубочайшие соболезнования. Обязательно сообщите, когда назначите дату церемонии вступления в должность, я почту за честь посетить Рассветную Пристань.

– Непременно, Ваше Величество.

Ветер принес с океана холод и капли далекого дождя. Капли слезами осели на внешней стене гробницы, а холод уютно устроился под не спасавшим от него траурным белым чаошэном. Холод в теле, холод в сердце. Шуньфэн уже привык. Месяц хризантемы[442] выдался особенно стылым в этом году.

Новый порыв бросил в лицо распущенные волосы. Гуань придется надеть уже завтра: в такое время новый глава клана не может позволить себе долго печалиться и следовать всем погребальным обрядам, – а вот белые одежды останутся с ним надолго. Шуньфэн не носил траура по отцу, так как не видел его мертвым, но теперь скорбел словно по обоим родителям сразу, и привычные яркие цвета резали воспаленные от бессонницы глаза. Белый цвет спокойнее, тише, в нем можно забыться на время и забыть о мире, столь неустанно требующем внимания.

Похороны прошли скромно, в отличие от церемонии вступления в должность, на которой пожелал присутствовать император. При таком условии средств на все попросту не хватило, но Янь Хайлань не любила излишней роскоши, так что ей бы, наверное, даже понравилось…

Сейчас ему стоило бы уйти: все обряды проведены, молитвы вознесены, тело Янь Хайлань упокоилось подле ее родителей, братьев и предков, и теперь следует думать о живых и только о живых, но… Шуньфэн все стоял, словно примерзнув к месту, и мокрый холодный камень никак не хотел согреваться под его пальцами.

– Янь-сюн, уже темнеет, ветер усиливается, – сказал за спиной У Иньлин, и на плечи Шуньфэну лег подбитый мехом плащ, окутывая слабым теплом чужого тела. – Пойдем, ты простынешь так, тебе надо согреться…

– Она была достойной главой клана, У-сюн, – проговорил Шуньфэн и не узнал своего охрипшего голоса. – Сегодня столько говорили об этом, помнишь?

– Главное – что она была хорошей матерью, – мягко возразил У Иньлин.

И эти простые слова будто сломали все заслоны, все плотины, все, что так старательно возводил в себе Шуньфэн все последние дни, эти слова… По телу пошла длинная судорога, он задохнулся, покачнулся, словно пораженный стрелой, и осознал себя уже рыдающим в плечо подхватившего его У Иньлина.

От главы У Минъюэ пахло чем-то свежим: кажется, мятой или миртом, – одежда под щекой была гладкой и мягкой, быстро намокала от слез; он ничего не говорил и не отстранялся, лишь осторожно обнимал одной рукой за плечи, а другую держал в волосах, невесомо перебирая пальцами. Так могла бы гладить Янь Хайлань: нежно, бережно, словно прикасаясь к величайшему сокровищу. Так она и гладила, перед тем как… Шуньфэн зарыдал сильнее, до треска вцепившись пальцами в ткань на чужой спине.

Перед У Иньлином не страшно было показаться слабым, не страшно было не сдерживаться: Шуньфэн почему-то знал, что тот поймет. У Иньлин… Боги, как же Шуньфэну не хватало этой горькой соленой свободы быть собой: не главой клана, не старшим в роду, а просто А-Фэном, справившим совершеннолетие лишь пару месяцев назад. Просто А-Фэном, потерявшим мать.

– Все пройдет, Янь-сюн, – наконец сказал У Иньлин, мягко хлопая его по плечу. – Все пройдет, и слезы смоет морская вода. Не плачь долго по ушедшим, лучше улыбнись и вспомни о том, сколько прекрасных событий вы разделили с матерью, сколько ярких лет прожили вместе. Надеюсь, ты позволишь мне приходить сюда с тобой в Праздник холодной пищи[443] и говорить добрые слова госпоже Янь?

– Странный вопрос, У-сюн, само собой. – Голос сорвался, Шуньфэн торопливо утер глаза и отстранился, кутаясь в плащ. И напоролся взглядом на чужие глаза, блестящие, словно омытая морем галька, – взгляд Чу Чжунай. Он и забыл, что она тоже стояла здесь все это время, что они оба пошли за ним: проводить к свежему погребению, разделить горечь утраты… Девушка стискивала ткань на груди каким-то ломким, беззащитным движением, и Шуньфэн вдруг вспомнил, как часто она приезжала к матери просто поговорить, а не просить о поддержке своих притязаний.

Чу Чжунай… Чу Чжунай тоже потеряла многое.

– Я пойду в Пристань, – негромко сказал У Иньлин, проследив линию их взглядов, тактичный, как и всегда. – Распоряжусь насчет ужина.

– Иди сюда, Чжу-мэй[444], – позвал девушку Шуньфэн, когда шаги ее мужа затихли. – Матушка будет рада тебя видеть.

Возле гробницы Чу Чжунай преклонила колени и несколько раз коснулась лбом камней под ногами. Губы ее беззвучно шевелились, несколько слезинок сбежало по щекам.

– Я обязательно приду еще, – прошептала она, поднимаясь, но не отводя от могилы глаз. – Спасибо тебе, Янь-сюн.

Они возвращались к Рассветной Пристани длинной дорогой, шли, едва переставляя ноги, налившиеся свинцом. Здесь, за скалами, ветер почти не холодил, и двое могли позволить себе не торопиться – не торопиться и вспоминать, как пересекались раньше в присутствии бывшей главы.

– Я считала тебя высокомерным и манерным щеголем, – делилась Чу Чжунай, не пряча слабую улыбку. – Что еще тогдашняя я могла подумать о том, кто вырос в тепле и заботе, о том, кого любили и баловали?

– А ты казалась мне вспыльчивой и надменной девицей, возомнившей о себе невесть что, – хмыкнул Шуньфэн. – Еще удивлялся: что матушка в тебе нашла?

– Без нее, наверное, я никогда не решилась бы как-то изменить свою жизнь, – вздохнула молодая женщина. – Желания и амбиций у меня всегда было в достатке, но воспитания и умений не хватало, а госпожа Янь показала, как и куда с этим можно пойти. И знаешь… – она потупилась и зарумянилась, – все, что она говорила мне об А-Лине, оказалось правдой. Ее слова в том числе стали причиной пересмотреть отношение к нему. Если бы не это…

Она не договорила, но Шуньфэн прекрасно ее понял. Если бы не это, Чу Чжунай,