class="a">[760]. Парламентские пропагандисты 1641–1642 годов придерживались сходных взглядов, хотя основными (и определяющими) функциями парламента всегда были законодательные. Как заметил Генрих III, там отправляется правосудие для всех, но, с согласия короля, существующий закон можно изменить и ввести новый закон[761]. Автор «Флеты», создавая свой трактат в конце XIII века, описывал парламент в терминах, сходных с теми, что использовал Смит: «В своем парламенте король совместно вершит суд… Там устраняются юридические неопределенности, разрабатываются новые средства для исправления недавно выявленных несправедливостей и отправляется правосудие для всех согласно их поступкам»[762]. Когда составители Оксфордских провизий (1258) представляли их и для рядовых парламентариев, и для представителей баронов, целью они ставили «изучить положение королевства и обсудить общие интересы короля и королевства»[763]. Со времен Симона де Монфора и далее идеи согласия или «всеобщего совета» находили все больше сторонников, особенно когда бароны набирали силу, а корона слабела. В этом смысле несогласная знать, действуя политическими методами, могла повернуть королевский инструмент против самого короля. Однако в результате средневекового бунта парламент превратился в важную точку соприкосновения короны с графствами[764].

Кроме того, до вступления на престол Генриха VII в случаях, когда определенно не требовались новые законы или налоги (хотя в принципе это можно было обсуждать), корона созывала Большие советы, непарламентские ассамблеи, которые иначе назывались «беседами» или «переговорами», magna consilia или grands conseils. Состав Большого совета зачастую ограничивался знатью и советниками, но иногда повторял состав парламента (то есть включал членов советов небольших городов), поэтому Большие советы фактически были расширенными заседаниями Королевского совета для обсуждения политических, финансовых, дипломатических и обрядовых вопросов[765]. В течение XVI века Большой совет утерял свое значение, поскольку Тайный совет взял на себя ведущую исполнительную и совещательную роль, а двор стал центром политической жизни. Тем не менее идеи «консультаций» продолжали жить, как и представление, что с магнатами следует советоваться по ключевым политическим делам внутри или вне парламента. Интересно, что по елизаветинским судебным повесткам в палату лордов специально вызывали пэров, чтобы обсуждать с королевой проблемы религии и защиты королевства[766]. Хотя эта теория «консультаций» едва ли была хорошо разработана, при Елизавете парламент действительно иногда использовался с политической точки зрения. Хотя королева отвергла требования Пола и Питера Уэнтвортов о полной свободе слова, то есть права палаты общин служить в качестве совета королевства (ее мнение разделяло большинство), нужно различать обсуждение как право и как обязанность. Даже в Тайном совете консультирование было обязанностью, а не правом; никто не оспаривал, что парламент – соответствующее место для обсуждения важных политических вопросов. Палата лордов представляла собой совещательную площадку для знати и церковных руководителей, а система голосования в палате лордов (хотя ее редко использовали после 1542 года) позволяла им персонально выразить свое одобрение или неодобрение законов и зафиксировать факт неодобрения в протоколе. До 1832 года палата лордов всегда превосходила по значению палату общин и предоставляла альтернативный путь для участия в политической жизни после учреждения элитного Тайного совета, хотя и оставалась «вторичным инструментом» для людей, имевших реальную власть в другом месте[767].

Столкновения типа «правительство против оппозиции» в елизаветинском парламенте обычно означали дебаты, организованные тайными советниками и их клиентами в попытке склонить королеву к решениям, которые она отказывалась принимать. Лишь дебаты о монополиях 1597 и 1601 годов свидетельствовали о более серьезном недовольстве, да и тогда дело обострял раскол мнений внутри самого официального руководства[768]. Классическими примерами «организованных» дискуссий представляются прения 1563 и 1566 годов о наследовании престола, 1571 года о религии, 1572 и 1586–1587 годов о судьбе Марии Стюарт и 1584–1585 годов о Соглашении об ассоциации и Законе о безопасности королевы. В ходе этих прений оспаривалась жесткость Елизаветы по важным политическим вопросам, но это было позицией не маленькой «оппозиционной» клики, а большинства членов Тайного совета, епископов, пэров и парламентариев палаты общин, представлявших граждан государства.

Тем не менее реакция королевы была негативной. В 1563 году она не дала прямого ответа, а в 1566-м стремилась прекратить дебаты. В 1571 году существенная часть епископов, тайных советников и их «деловых людей» выступали за введение шести законов, которые обеспечивали исполнение Тридцати девяти статей, повышали положение церкви и уровень духовенства и вводили в действие запаздывающий кодекс канонического права, подготовленный при Эдуарде VI под названием Reformatio legum ecclesiasticarum. Берли сам поддерживал большинство из этих реформ, но кампания по их продвижению пошла прахом, когда протестантский радикал Уильям Стрикленд внес законопроект о реформе «Книги общих молитв». Королева вмешалась, и было принято два закона: один – о введении письменного согласия с Уложением (Тридцать девять статей) и второй – запрещающий коррупционную сдачу в аренду бенефиций[769]. Применяя такую же тактику в 1572 году, когда были внесены два законопроекта против Марии Стюарт, Елизавета выбрала более мягкий вариант, а потом наложила на него вето, сославшись на то, что ей нужно еще обсудить этот вопрос[770]. В тот раз парламентское давление окупилось тем, что королева была вынуждена отправить на плаху герцога Норфолка. Однако в 1584–1585 годах Елизавета пресекла попытку Берли обеспечить законом порядок наследования престола в случае ее убийства и защитила право на английский трон Якова VI Стюарта, если он не будет «причастен» к преступлению против нее. И наконец, в ноябре 1586 года королева дала «ответ без ответа» на парламентскую петицию о приведении в исполнение смертного приговора Марии Стюарт. Да, Елизавета сама использовала парламент как инструмент пропаганды: если обращение парламента не доставило ей никакого удовольствия и было лишь тратой времени парламентариев, то его побочным продуктом было нагнетание в народе враждебности к Марии в 1570-е годы и вовлечение претендентки на престол в заговор, а также обеспечение какого-то оправдания ее смерти в феврале 1587 года[771]. Тем не менее специальный парламентский реестр, содержащий официальный отчет об акции 1586 года против Марии, не поместили в протоколы парламента по окончании сессии[772]. Возможно, это было просто упущением, но трудно не прийти к выводу, что королева запретила сохранять для потомков столь пикантное свидетельство политической роли парламента. Более того, в 1571 и 1593 годах Елизавета настаивала, что «государственные дела» вообще нельзя обсуждать в парламенте, если их не вынесли на обсуждение от ее имени и по ее соизволению, – новый принцип, позволивший ей первой из Тюдоров успешно ограничить свободу дебатов по вопросам внешней политики страны[773].

Особая ирония состоит в том, что Нортон и Флитвуд, которых теоретики противостояния в парламенте выделяют как предшественников Элиота и Пима, в действительности числились среди личных парламентских агентов или «деловых людей» Берли. Они и в дальнейшем работали в палате общин в интересах Тайного совета, особенно после 1571 года, когда Берли выбрали в палату лордов. Некоторые подходящие методики разработал