У меня глаза на лоб полезли, когда я это прочитал. Я – женщина?!

«Я обращаюсь к тебе и молю о победе, о спасении и об освобождении от наглых, несправедливых, ненасытно-алчных, нечестивых мужей – если вообще можно назвать мужами тех людей, которые моются теплой водой, едят изысканно приготовленные яства, пьют неразбавленное вино, умащаются миррой, возлежат на мягких ложах с юношами, причем не самого нежного возраста, и находятся в рабстве у кифареда, к тому же и бездарного. И в самом деле, довольно этой Домиции Нероне царствовать надо мной и над вами, пусть певичка эта властвует над римлянами, ибо они достойны быть рабами такой именно женщины, чью тиранию они терпят уже столь долгое время!»

Я чуть не выронил свиток. Как она посмела?! С другой стороны, это была война, а на войне любые поношения и нападки на противника идут тебе на пользу. Но назвать меня бездарным кифаредом! О, она умна и, как и все великие воины, знает, куда бить и как ранить больнее. Я и она командуем многотысячными армиями, но она командует своей лично.

Один противник смотрел на другого через огромные расстояния, и армии у нас за спиной превратились в блеклый размытый фон.

Она еще узнает, на что способен кифаред, и горько пожалеет о своих словах.

* * *

Я даже не подозревал, что нрав у меня покруче, чем у Германика или Антония. Теперь все зависело от конфронтации двух армий на землях Британии. Впервые я жаждал повести за собой солдат и сразиться с реальным врагом, но не имел такой возможности. Приходилось возлагать все надежды на римлян, которые уже стояли там. И даже времени послать в Британию усиление из Германии у меня не было.

На самом деле, возможно, две армии уже вступили в сражение. А если так? Вдруг мы проиграем? Тогда я стану первым императором, потерявшим провинцию. О, какой позор! Несмываемый и невыносимый. Мы не можем проиграть. Просто не можем, и все.

* * *

День шел за днем, а мы ждали вестника. Даже самые быстрые гонцы армии, сменяя друг друга, могли добраться до Рима самое меньшее за девять дней. Я наизусть выучил все донесения, детали всех сражений – тактику, хронологию и географию. В нашей ситуации главным был вопрос о том, где в итоге произойдет решающая битва. Паулин был осторожным, но суровым и несгибаемым генералом. Я не сомневался, что он найдет способ уничтожить как можно больше врагов. Так сражались греки против персов в морской битве при Саламине и в битве при Фермопилах. Хитрость состояла в том, чтобы заманить врага туда, где он не сможет маневрировать и где его многочисленность превратится из преимущества в помеху.

Но Британия плоская и лесистая, если не считать пологие холмы и расчищенные под фермерские поля земли. На такой местности сложно «запереть» армию противника. Паулин может отступать в сторону Уэльса, выманивая на себя Боудикку. Но если отойдет слишком далеко, у него за спиной окажутся валлийцы, и это будет настоящий капкан, из которого уже не удастся выбраться.

С другой стороны, отступая, Паулин вынудит Боудикку зайти на незнакомые ей земли, где она хуже ориентируется, и это будет ему на руку. Надо все точно выверить. Такая игра может занять много времени.

Любой военачальник старается выбрать для себя наиболее выгодную позицию, а любой противник стремится лишить его такой возможности.

* * *

Все это время я почти не спал. И вот по прошествии двадцати дней с получения первой вести передо мной опустился на одно колено гонец и дрожащей рукой протянул запечатанное в тубу донесение. Удивительно, но я был абсолютно спокоен. Я принял тубу и удалился в свои комнаты. Там положил донесение на мраморный стол. Медная туба слегка покачивалась и блестела в утреннем свете. Внутри была запечатана правда, которой я так долго ждал. Такой маленький сосуд и такое огромное, судьбоносное содержание. Но то же самое можно сказать о пузырьке с ядом или о золотой шкатулке с огромным рубином.

Какое-то время я просто смотрел на тубу, как будто не рискуя прикоснуться к злобному смертоносному существу. Впрочем, так и было, ведь от рапорта зависело мое будущее, послание угрожало нанести удар по достоинству Рима.

Наконец, выругав себя, я открыл тубу. Достал свиток. Развернул. Очень длинное донесение. Слова, слова, слова…

«Лучше нам пасть, доблестно сражаясь, чем оказаться в плену и сесть на кол… Знаменосец в первых рядах… Юпитер защитил солдат… окруженная лесом долина… Конница… Строй клином…»

Я перескакивал через строчки и наконец, затаив дыхание, прочел:

«Победа наша. Потери: четыре сотни римлян, семьдесят тысяч бриттов».

Я положил свиток на стол, решив, что подробности прочитаю позже. Мы одержали победу. Британия по-прежнему наша. Меня не запомнят как императора, который потерял провинцию.

Я сначала мысленно, а потом и вслух воззвал к богам:

– Юпитер, Марс, я благодарю вас сейчас и буду благодарен вечно!

* * *

Все детали сражения я обсудил с Бурром, с членами консилиума и старшими военачальниками моей армии. Все было подробно записано. Итак: сражение состоялось спустя десять дней после сожжения Веруламия, в двадцати-тридцати милях от города. Паулин искал подходящее место, но каждый день отступления на северо-запад приближал его к Уэльсу. И он нашел место – вытянутую долину с лесом в тылу, выходящую на широкое голое пространство. Позицию занял в узком месте. Лес не давал бриттам возможности использовать колесницы, а в устье долины многочисленный враг не мог развернуть свои ряды.

– Ему очень повезло найти такое место, – заметил Бурр. – Британия – это не Греция с ее горами и ущельями.

Армия Боудикки состояла не только из воинов, за ними двигались повозки с семьями, и эти повозки выстроились полукругом в тылу ее армии.

– Вот доказательство того, что боги на нашей стороне, а не на стороне варваров, – сказал сенатор и легат в прошлом Прокл Вибий Сегест.

Бритты действовали по своему обычаю. Боудикка на колеснице объезжала воинов и вдохновляла их речами. В первых рядах ее армии были колесницы, за ними шли пехотинцы. Паулин приказал своим солдатам не двигаться с места, пока ее колесницы не вернутся на свои позиции. Колесницы бриттов по сигналу Боудикки помчались на противника, и бритты стали закидывать римлян копьями. Четырнадцатый легион не дрогнул. За ним все это время скрывалась конница. Когда