по жребию среди бывших консулов. Я выступал в роли наблюдателя. Приходить на игры следовало в греческих туниках. Я решил, что хватит уже римлянам носить тяжелые, как оковы, тоги. Легкие туники должны были сменить римские одежды с полосами, которые указывали на ранг или принадлежность к какому бы то ни было классу. Для себя я выбрал льняную тунику цвета морской волны, максимально отличного от императорского пурпурного.

* * *

На атлетические состязания я пригласил своего старого тренера Аполлония. Мы не виделись уже очень много лет, и я порадовался, что мое приглашение нашло адресата, и еще больше – увидев, что он вполне здоров и в хорошей физической форме. Когда Аполлоний появился, я сидел в одном ряду с сенаторами. Я помахал ему, приглашая устроиться рядом. Как же хорошо было снова его увидеть. Да, годы отразились на его лице, но стариком его точно нельзя было назвать.

– Маленький Марк, – улыбнулся Аполлоний, – как же ты изменился!

– А ты все такой же. – Я показал на приготовленное для него место. – Присаживайся.

– Ты умудрился меня провести, а меня не так легко одурачить, – покачал головой Аполлоний. – Подумать только, мой ученик – император!

– Но я не предал тебя, я был предан атлетике и предан ей по сию пору.

– Вот только пора, когда ты состязался, осталась в прошлом, – заметил Аполлоний.

– Тут я не уверен. Трудно просто наблюдать за тем, к чему у тебя лежит сердце, и не участвовать.

– Это в прошлом, иначе и быть не может, – сказал Аполлоний. – Никто не выйдет победителем в состязании с императором.

– Тогда, вероятно, придется спрятаться под маской кого-то еще, – предположил я.

– Это не поможет, нет такой маски, которую нельзя сорвать. Никто не осмелится состязаться с цезарем. Так что ты обречен никогда не узнать в честном состязании, чего стоишь.

Беспощадные, но правдивые слова. Аполлоний всегда был таким, и годы его не изменили.

– Честен, как обычно, – сказал я. – Но знай: маленький Марк, которого ты тренировал, не был императором, и только ты дарил ему моменты осознания, что такое счастье. Я никогда об этом не забуду.

– Ты был моим лучшим учеником. И как ты сам сказал, я честен и сейчас скажу правду: мне было жаль, когда ты ушел, но я понял, почему так случилось.

Я словно на несколько мгновений вернулся в ту пору моего детства, когда царящий вокруг мрак освещали только встречи с Криспом и Аполлонием.

– Тебе нравится быть императором? – вдруг спросил старый тренер.

На очень странный вопрос последовал вполне очевидный ответ:

– Да. Конечно нравится.

Начинались состязания по гимнастике. Весталки заняли свои места в первом ряду – я пригласил их в память о жрицах Деметры, которым позволялось присутствовать на Олимпийских играх.

– Думаю, это жестоко… – шепнул мне Аполлоний, – жестоко заставлять девственниц часами смотреть на блестящие от масел мускулистые мужские тела.

– Предполагается, что они выше подобных соблазнов, – сказал я.

– Возможно, ты все еще, пусть совсем чуть-чуть, наивен, – рассмеялся Аполлоний.

* * *

Мой особый интерес вызвал поединок двух равных по силе борцов.

– Это будет чистая победа, – предсказал Аполлоний, имея в виду схватку без бросков, когда песок не прилипает к спортсменам.

Я вскочил со своего места и подошел к краю ринга, чтобы увидеть все вблизи. Я стоял за границей круга, но ощущение было такое, будто сам участвую в поединке.

– Уверен, ты их отвлекал, – уже позже сказал мне Аполлоний. – Но я видел, как тебе хотелось оказаться на месте кого-то из них.

Да, он хорошо меня знал и понимал, что оставаться лишь зрителем было для меня сродни пытке. Я кивнул и с того момента наблюдал за состязаниями только с трибун. Но мне нравилось сидеть среди публики. Я с удовольствием огляделся по сторонам – меня окружали сотни людей в греческих одеждах, и при желании можно было представить, будто я в Греции.

Я верил, что когда-нибудь обязательно там побываю, но до той поры приходилось довольствоваться своим воображением. В душе я особенно гордился тем, что создал такое событие и сумел перенести игры с их родины в Рим.

Гонки на колесницах пользовались огромным успехом. Особенно популярны были гонки квадриг. Здесь победу одержала команда из Сицилии. Их колесничий правил так, будто стал одним целым с лошадьми. Я с огромным удовольствием водрузил венок победителя на его голову.

Сейуги двигались медленнее, но, чтобы править шестью лошадьми, требовалась недюжинная сила, а еще – ловкость и умение точно координировать движения. Широкие сейуги занимали больше места на треке, и, соответственно, участников заезда было меньше, а самих заездов прибавилось. С бигами, самыми быстрыми из колесниц, все было наоборот.

Завершали программу игр состязания в искусстве – они заняли последние три дня. Меня очень порадовали выступления ораторов – слушать того, кто в совершенстве владеет словом, отдельное удовольствие. Говорить умеют все, но лишь немногие способны делать это артистически и целиком овладевать вниманием слушателей. Единицы наделены природным даром, остальные достигают мастерства упорным трудом.

Далее – состязания поэтов. Несколько участников были из моей литературной группы, и среди них племянник Сенеки – Лукан. Несколько месяцев назад он вернулся из Афин (по моему «приглашению») и снова присоединился к нашей группе. Я ценил его талант выше таланта Сенеки, он был наделен богатым воображением, его слова парили в небесах, в то время как строки Сенеки были крепко привязаны к земле. Лукан много писал о природе (особенно о змеях), поэтому я немало удивился, когда он, выйдя на сцену театра Помпея, объявил название своей поэмы – «Хвала Нерону».

Он распрямил плечи, сделал глубокий вдох и начал читать. От его похвал я покраснел, чувствуя, что мне не следует их слушать.

Все это ради тебя! Когда, отстояв свою стражу,

Старцем к светилам взойдешь, тобой предпочтенное небо

Встретит с восторгом тебя…

. . . . . . . . .

…божества тебе всюду уступят,

И предоставит природа права, каким бы ты богом

Стать ни решил и где бы свой трон ни воздвиг над вселенной…

. . . . . . . . .

Мне ж ты – давно божество, и если ты в сердце поэта

Внидешь, не надо мне звать вдохновителя таинств Киррейских[55].

Шквал оглушительных аплодисментов, громоподобный топот ног, и Лукан выигрывает корону первого поэта. Его поэма, бесспорно, была великолепна, но ее строки опьяняли, словно напиток, весьма опасный… для императора. И в то же время