Шрифт:
Закладка:
Сын понимающе кивнул.
— А ты пей-пей свой эль! — накинулся на него отец. — Пей и плати неизвестно кому!
Листы зашуршали, меняясь местами, переворачиваясь и сминаясь.
— Да убери своё грёбаное пойло!!!
Молодой гном поспешил повиноваться.
— Вот! Сюда смотри! Да смотри, чтоб тебя в бошку цапля клюнула!
Изрисованный кругами, стрелками и дугами лист оказался прямо перед лицом. Трясущаяся рука едва не ударила по носу.
— Видишь, все эти взносы насколько превышают расход? А, да ты ж тупой. Вот! Я написал. В общую казну складывается ещё налог на дополнительную охрану особо ценных сокровищ и их владельцев, но ты же помнишь, кто это всё охраняет?! А-а-а! Ненавижу!
— Бать, а бать, — сын выглянул из-за бумаг, — тебя никто не заставляет всё это покупать.
— Да я во всём разобрался! Я сам хранилища открою! На честных условиях!
***
Морифинвэ хищно скривился, отпил вина.
— Мы сожгли всё, чем владел сам Дрори, его ближайшая и дальняя родня, — равнодушно сказал эльф — смотритель трёх мостов. — Наглец остался без сбережений, потерял чужое добро и теперь должен возместить убытки очень многим. А так как он не платил нам за защиту в случае разных бед, помощь ему ни Таргелион, ни Ногрод оказывать не станет.
— И Белегост не станет, — поднял голову помощник казначея, — Белегост занят войной. Богатства идут на всеобщее благо и безопасность северных границ. Эзбад Азагхал не снисходит до глупых проблем, которые могут решить менее занятые Кхазад.
— Последним, кто доверил Дрори сокровища, — Морифинвэ посмотрел на рубиновый перстень, украшенный золотой звездой-короной над камнем, — был мой хороший друг. Я оплатил его будущие убытки заранее, но Дрори, сын Бробура, уверен, что должен моему другу столько, сколько не заработают за всю жизнь все мужчины его семьи. Теперь весь род этого наглого неудачника трудится на моего друга бесплатно. Поучительно для других, я полагаю.
Присутствующие на совете эльфы и гномы рассмеялись.
— За Дурина! — поднял тост ювелир. — За его вечное покровительство!
— За Дурина! — поддержал нолдоран. — Теперь обсудим наши ожидания относительно Оссирианда. Не стесняйтесь мечтать, друзья мои, стать скромнее мы всегда успеем.
***
Узоры на стенах ожили.
Давно привыкнув к бесконечным, однако не повторяющимся завиткам, морским звёздам, рыбкам и причудливым орнаментам, которые складывались в изображения одного и того же лица, Оэруиль перестала замечать пугающие живые взгляды спрятанных в камне мёртвых глаз.
«Это мой дом! — говорила эльфийка себе. — И призраки здесь мои!»
Не нашедший покой дух присмирел или просто затаился до времени, и королева-отшельница решила, что может больше ни с кем не делить белокаменную Башню Морской Звезды — ни с живыми, ни с мёртвыми.
Письма от родни приходили часто, однако Оэруиль крайне редко бралась их читать. Время от времени отправляя ответные послания, супруга таргелионского короля не вникала в дела семьи, и даже о печальном конце правления отца узнала через полгода после получения известия, когда, наконец, решила сломать печать на конверте.
«Отец снова стал просто одним из множества сыновей влиятельного лорда, — эльфийка посмотрела в окно на застывший стеклом пруд. — Как же мне… не жаль».
Летний день ещё не разогрелся, трели утренних птиц звучали волшебно, а главное — стихли голоса проезжих торговцев. Оэруиль нравилось иногда проводить вечера с гномихами, которые рассказывали весёлые истории и пели забавные песни, однако их долгое присутствие рядом утомляло, и каждый раз воцарявшаяся тишина казалась подарком судьбы.
Узоры словно зашевелились, напоминая о пляске огня. Лица в языках пламени засмеялись, заплакали, и Оэруиль вдруг подумала, что надо на всякий случай убрать из башни книги, особенно те, которые написала сама. Распорядившись, чтобы слуги начали переносить драгоценные тексты, королева-отшельница вышла на балкон и посмотрела вниз — туда, где на белокаменных ступенях выцветшими пятнами крови розовели солнечные блики.
«Встань, королева!» — прозвучал в памяти приказ, и Оэруиль похолодела.
Есть вещи, которые невозможно забыть и перестать чувствовать остро, словно только случившуюся беду.
«Встань, королева!»
Чувствуя спиной ожившие взгляды на стенах, Оэруиль поняла, что боится обернуться. Голос мужа в воспоминаниях сменился шумом пира, прозвучало слово «Митрил», а потом полилась песня:
«Широка река, глубока река!
Не доплыть тебе с того бережка.
Тучи низкие прячут лунный свет,
Полететь бы мне, да вот крыльев нет.
Во сыром бору злой огонь кипит,
Конь, черней чем ночь, у огня стоит,
Бьёт копытом он — ищет седока.
Оттолкнул тот конь наши берега.
Чёрная вода далеко течёт,
Унесло весло, да разбило плот.
Были ласточки — стали вороны,
Рано встретились, поздно поняли.
Двери новые не сорвать с петель,
И одна беда стелит нам постель,
Широка река, эхо долгое,
Конь, черней чем ночь, ходит около.
Постучалась в дом боль незваная —
Вот она — любовь окаянная.
Коротаем мы ночи длинные,
Нелюбимые с нелюбимыми».
Пересилив себя и обернувшись, Оэруиль увидела, как роспись и лепнина Башни Эаринэль сложилась в огромное смеющееся лицо.
— Ты принадлежишь мне, — содрогнувшись, прошептала королева. — Если вообще существуешь.
Менее страшно не стало, но вдруг со стороны леса торжественно запели трубы, и эльфийка посмотрела вдаль с балкона.
— Король Карантир? — выдохнула Оэруиль. — Но… зачем?
***
Когда он вошёл, призраки затаились.
Королева, успевшая причесаться и одеться в цвета таргелионских знамён, замерла, словно статуя, стоя среди морских и небесных звёзд.
— Настало время для нашего совместного будущего, — недобро улыбнулся Морифинвэ, возвышаясь чёрной скалой на фоне белоснежной узорчатой арки. — Мир меняется, и мы должны идти вперёд, не отставая.
Забыв, как двигаться, Оэруиль часто задышала, широко раскрыв глаза. Муж приблизился, ласково взял за плечи, нагнулся к лицу. Ближе, ближе. Ощутилось горячее ароматно-пряное дыхание.
Промелькнула мысль, что нельзя просто позволить делать с собой, что вздумается, но эльфийке совсем не хотелось сопротивляться.
— Здесь? — спросила она сдавленно, чувствуя страх, любопытство, злость, протест и… желание.
— Да, — прозвучал ответ. Горячие руки заставили ткань платья подчиниться и оголить дрожащее тонкое тело.
— Да, — трепещущим голосом произнесла Оэруиль. — Пусть призраки башни… Пусть… Пусть они видят.
— Пусть она видит, — ухмыльнулся Морифинвэ, сбрасывая черноту одеяния, становясь прекрасным сияющим эльфом, не менее пугающим, чем раньше, но притягательным настолько, что
