– Я потеряла Корделию, я ничего не могла поделать, она от меня убежала!

– Она здесь, – сказала мама. – Она в своей комнате. Она заперлась. Что вы с ней сделали?

– Я ничего не сделала, она от меня убежала! – воскликнула мисс Бивор. – О, слава богу, она в безопасности.

– В безопасности? Что вы с ней сделали?

– Ничего, – повторила мисс Бивор. – Все, что я делала, – это любила ее!

– Вы сами говорите, что она была с вами, а полчаса назад вернулась домой старее, чем я. Что вы с ней сделали?

– Знаю, знаю, – застонала мисс Бивор. – О, ее лицо. Ее прекрасное личико. Она выглядела холодной, жестокой, прямо как вы. О Корделия.

– Отвечайте, что вы с ней сделали? – настаивала мама.

– Я – ничего, – сказала мисс Бивор. – Это все тот ужасный человек.

– Какой ужасный человек? Прекратите цепляться за свою шляпу, я не вижу вашего лица.

– Ну как же, – ответила мисс Бивор, – Ганс Фехтер.

Мама посмотрела вверх на окна Корделии и протянула к ним руки.

– О мой ягненочек, мой ягненочек, – проговорила она. Потом она напустилась на мисс Бивор: – Разве я не предупреждала вас, чтобы вы его к ней не подпускали?

– Я ничего не могла поделать, – сказала мисс Бивор. – Это все та вульгарная особа, мадам Корандо. Вот уж кого нельзя было подпускать к Корделии. Она трижды была замужем.

– Как, Джулия Корандо отправила Корделию к Гансу Фехтеру? – воскликнула мама. – Ни за что не поверю.

– Нет-нет, все было совсем не так, – сказала мисс Бивор. – Это случилось на том банкете. Корделия играла прекрасно. О да, поистине прекрасно. Если она не играла прекрасно, значит, такого понятия, как прекрасная игра, вообще не существует. И мадам Корандо ее похвалила, а Корделия поблагодарила ее и рассказала, какие надежды мы питаем на стипендию, а потом эта женщина вдруг переменилась. Она сказала, что быть профессионалкой – это отнюдь не то же самое, что быть любительницей, пусть даже и хорошей. И… о, потом все вышло очень скверно.

– Но я все равно не верю, что Джулии Корандо хватило жестокости отправить Корделию к Гансу Фехтеру! – воскликнула мама.

– Нет, нет, – проворчала мисс Бивор, – говорю же вам, все было совсем не так! Но Корделия часто упоминала, что вам ничего нельзя сказать, потому что вы не слушаете. Все случилось из-за того, что Корделия постояла за себя и ответила, что учится у синьора Сала. Тогда эта кошмарная особа воскликнула: «Как, у старика Сильвио Сала?» – а когда Корделия ответила да, разразилась самым вульгарным хохотом, все обернулись, и она назвала его старым жуликом и рассказала длинную историю о том, как его отец, производитель макарон, помешанный на музыке, мечтал иметь сына-скрипача и с детства на него давил, но тот никуда не годился, и его старик-отец завещал все свои деньги племяннику, который был на самом деле хорошим скрипачом, так что его сыну пришлось крутиться изо всех сил, и он хвастал направо и налево, и кем только не прикидывался, и говорил, будто преподавал в Миланской консерватории, хотя ни разу там даже не бывал. О, какого вранья она нагородила. Впрочем, все это может оказаться правдой.

– Ради всего святого, скажите мне, как Корделия попала к Гансу Фехтеру, – потребовала мама.

– Я к этому и подхожу, – сказала мисс Бивор. – После этого Корделия не пожелала оставаться на банкете, она настояла на том, чтобы поехать домой, и в артистической уборной, теперь я припоминаю, в артистической уборной она так жестко на меня посмотрела, мне следовало догадаться, что она обратится против меня, но как она могла, ведь она знала, как я ее люблю…

– Сейчас это неважно, – остановила ее мама, – продолжайте же, продолжайте.

– Потом она сказала мне, что не верит в то, что говорила мадам Корандо, но все равно боится потерять уверенность в себе, и попросила меня договориться, чтобы она сыграла Гансу Фехтеру, я согласилась, и мы, счастливые, вернулись поездом. А теперь нам никогда уж не быть счастливыми.

– Что Фехтер сказал Корделии? – спросила мама, впившись ногтями в ладони.

– Не знаю, – ответила мисс Бивор. – О, он ужасный человек. Он был против нас с самого начала. Когда мы пришли, он посмотрел на меня самым оскорбительным образом и велел пойти посидеть в холле, пока Корделия играет. Потом… – Она задохнулась и стояла, мотая головой из стороны в сторону.

– Что случилось потом? – допытывалась мама, тряся ее, хоть и не так сильно, как мы боялись.

– Откуда мне знать? – сказала мисс Бивор. – Минут через двадцать она вышла из его комнаты и прошла через холл, а на меня даже не взглянула. Я заговорила с ней, а она не обратила на меня никакого внимания. Даже не дождалась служанки, которая подходила, чтобы открыть дверь, сама ее открыла и вышла на улицу. И… о, ее лицо. Я никогда бы не поверила, что она может так выглядеть.

– Вы должны были пойти за ней, – сказала мама. – Это ведь вы привели ее в тот дом, хотя я предупреждала вас, что ей нельзя к нему приближаться.

– Я пыталась пойти за ней, но вышел этот ужасный человек и наговорил мне самых чудовищных вещей.

– Я предупреждала, что он жесток. Уж он-то не мог не распознать правду, но ни одному другому человеку с его уровнем знаний не хватило бы низости, чтобы сказать все это вам в лицо. О, как он жесток, как жесток. Но почему вы остались и позволили этому мерзавцу над вами насмехаться, вместо того чтобы позаботиться о Корделии? Вы сами знали, что из вас двоих важна только она.

– Он загородил мне дверь. – Мисс Бивор заплакала.

– Мерзавец, мерзавец. Но Корделия?..

– Когда он сказал, что людей вроде меня, которые поощряют бездарных детей, надо расстреливать, я ударила его зонтиком, – всхлипнула мисс Бивор.

– Правильно, – сказала мама. – Но Корделия, Корделия.

– Это его разозлило, он открыл дверь и велел мне покинуть его дом, хотя именно это я и пыталась сделать, я надеялась, что Корделия дожидается меня на улице, но она ушла.

– Она проделала долгий путь домой совсем одна, – горестно проговорила мама, глядя на окна спальни.

– Я не виновата, – сказала мисс Бивор, – Я бросилась на станцию Грейт-Портленд-стрит, и, пока пересекала мост, подошел наш поезд, и я увидела ее на перроне и крикнула ей, чтобы она меня подождала. Но она посмотрела на меня как на чужую и села в поезд, а когда я спустилась на перрон, поезд уже тронулся. О Корделия, Корделия, я так ее люблю.

– Да, – сказала мама. – Хуже всего в жизни то, что любовь не добавляет нам здравого смысла, а лишает его. Мы любим кого-то и говорим, что сделаем для него больше, чем сделали бы из дружеских чувств, но превращаемся в таких глупцов, что делаем в итоге намного меньше, и зачастую это можно принять за плоды ненависти.

– Неужели я причинила Корделии столько вреда? – спросила мисс Бивор.

– Конечно. Но вам не в чем себя упрекнуть. Вы всего лишь следовали общему правилу. Однако сейчас важно то, что Корделия заперлась у себя в спальне.

– Полагаю, чтобы побыть одной, – сказала мисс Бивор. – До сих пор в минуты несчастья она всегда могла прийти ко мне. Но сейчас, когда она против меня, ей не к кому обратиться.

– Да, да, я не должна забывать, что вы с такой добротой приняли на себя все ее ужасное недовольство, – сказала мама. – Дети, дети, Мэри и Роуз, вы всегда должны помнить, что мисс Бивор была очень добра к Корделии, она дала ей то, чего не смогли бы дать мы. Но я так боюсь за Корделию. Она, как только пришла, видимо, сразу же спустилась на кухню, а потом поднялась по лестнице из подвала, прошла мимо меня в свою комнату, и мне показалось, что она держала что-то в руке.

– Она и мимо