– Послушайте, послушайте, вы должны попытаться понять. Видите ли, и у Корделии, и у вас было кошмарное детство. Но вы трое… Я ведь не ошибаюсь, не так ли? Дети, вы должны честно сказать мне, если я ошибаюсь. Но хотя я краснею от стыда за то, что подарила вам такое детство, вы, кажется, были вполне довольны. Не думаю, что вы захотели бы сильно изменить что-то в нашей жизни, кроме ухода вашего отца.

– Еще бы! Мы наслаждались каждой минутой, – сказала Мэри.

– А как же? – поддержала я. – Мы же не тряпки.

– Вот только тебе, мама, было тяжело, – произнес Ричард Куин. – Если нам придется вернуться на землю, роди меня первым, так я пригожусь тебе гораздо больше.

– Да, кажется, вы трое были довольно счастливы. Но я сомневаюсь, что Корделия наслаждалась хоть чем-то в своем детстве. Она мучилась из-за всего происходящего. Она не эгоистка. Она страдает не из-за каких-то своих недостатков, а из-за того, чего недостает нам всем. Ей не нравится, что вся наша одежда так убога и что у нас такой запущенный дом. Ей не нравится, что я всегда с таким запозданием плачу кузену Ральфу за аренду. Ей не нравится, что у нас так мало друзей. Ей невыносимо, что ваш отец ушел, но не так, как вам. Она предпочла бы самого обыкновенного отца при условии, что он остался бы с нами. Она мечтает жить так же, как другие девочки из школы. Сочинения вашего отца, моя игра и все, что с этим связано, все наши счастливые моменты не компенсируют ей того, чего она была лишена. Но не смейте презирать ее за желание быть обыкновенной, защищенной, отбросить все, что делает нас особенными. Это не она странная, потому что ненавидит бедность и… – она нащупала подходящее слово, – …эксцентричность. Это вы странные, потому что их не ненавидите. Будьте благодарны за эту странность, которая позволила вам благополучно пережить ужасные годы. Но не думайте, будто вы заслужили ее какими-то своими добродетелями. Это результат исключительно ваших музыкальных талантов. Музыка, которой я вас научила, помогла вам осознать, что все происходящее с вами почти ни на что в жизни не влияет. Кроме того, исполнительское мастерство пригодилось вам намного больше, чем вы думаете. Если вы не стали тряпками, то только потому, что вас закалила техника, которой вы так или иначе овладели. Если бы Господь не наделил вас музыкальным даром, вы были бы так же беспомощны, как Корделия, и в том, что она не умеет играть, виновата не она, а Господь, а поскольку Господь непогрешим, давайте сейчас же закроем эту тему. – Она хотела отвернуться, но ее остановил приступ тревоги. – Ричард Куин, – отчаянно проговорила она, – когда я сказала, что техника придала вам храбрости, я имела в виду Мэри и Роуз. Ты трудишься недостаточно усердно! Обещай, что будешь больше стараться!

– Мама, со мной все совсем по-другому, чем с ними, – ответил он, замявшись. – Если бы я мог объяснить…

Но тут раздался звук поворачивающегося в замке ключа, и в дом с портфелем на одном плече и набитой хозяйственной сумкой на другом вошла Розамунда. В тот день был сильный ветер, ее золотые кудри разметались по шее и груди, она разрумянилась и выглядела как роза во время урагана.

– Моя дорогая, бедняжка Корделия очень расстроена, – сказала ей мама. – Эта бестолочь мисс Бивор отвела ее к этому чудовищу Гансу Фехтеру, и тот повел себя с ней очень грубо, и она заперлась у себя в комнате. Я велела ей лечь спать. Наверное, никому из нас лучше сейчас не попадаться ей на глаза, а вот ты, думаю, могла бы за ней присмотреть.

– Она замышляла самоубийство, – добавил Ричард Куин.

– Я же говорила вам, – серьезно сказала Розамунда, – что она в одном из этих состояний, в которые вы все впадаете. Теперь не удивлюсь, если она довела себя до болезни. Пойду возьму в своей корзинке для рукоделия градусник.

Она поднялась наверх, а мама, пробормотав ей вслед «спасибо», вздохнула:

– Сейчас мне придется разобраться с этим несчастным существом в гостиной. Ричард Куин, позже я попрошу тебя взять ей кеб и отвезти ее домой. Ну а пока вы трое должны спуститься на кухню и собрать поднос для Корделии и Розамунды. Сами же попейте чай с Кейт. И давайте молиться, чтобы когда-нибудь в нашу семью вернулись мир и покой.

В тяжелые минуты мы всегда находили уютное убежище на кухне, в теплых, успокаивающих отблесках угольной печи, под крылышком у неизменно находчивой Кейт. Она с умным видом сказала, что давным-давно считала всю эту беготню по концертам слишком большой нагрузкой для растущей девочки и что было предостаточно признаков надвигающейся болезни, но что через пару недель отдыха она станет как новенькая. Пока Кейт кипятила воду, чтобы сделать Корделии чай, мы стояли вокруг стола и жевали хлеб с маслом, посыпанный коричневым сахаром, который любили в детстве, но давно уже не ели.

– Девочки, не волнуйтесь за бедную старушку Корди, – сказал Ричард Куин. – Предоставьте ее Розамунде. По сравнению с вами у нее есть одно преимущество: она немузыкальна и никогда не завоюет никаких наград. Она единственная в этом доме, при взгляде на кого Корделия не вспоминает, что у нее нет никаких особенных талантов.

И как раз в этот момент вернулась Розамунда и сказала:

– Кажется, у Корделии температура. Ричард Куин, сходи-ка ты лучше за врачом. Скажи ему, что это не срочно, но осмотреть ее сегодня все-таки стоит. – Когда он ушел, она обратилась к Кейт: – Ей определенно требуется постельный режим, так что можно я возьму один из твоих белых халатов? Дальше я займусь ею сама. – Она заколола халат вокруг себя булавками, потому что хоть и была высокой, но Кейт была еще выше, и повязала вокруг головы кусок белой ткани, чтобы спрятать волосы. – Это своего рода волшебство, – объяснила она нам, – так Корделия будет лучше меня слушаться.

На кухню со смехом вернулся Ричард Куин:

– Когда я проходил мимо гостиной, мама высунулась в дверь и сказала, чтобы мы принесли чаю мисс Бивор, а еще – что она ошибалась насчет нее, что мы все ошибались и у нее много хороших качеств. По-моему, еще немного, и она ей понравится.

– О, мисс Бивор станет одной из тех, кто будет сидеть внизу, когда тетя Клэр будет умирать, – мрачно сказала Розамунда.

– Не иначе, – согласилась Кейт.

Она отдала Ричарду Куину поднос, который готовила для Корделии, и он отнес его маме; и, пока она кипятила еще один чайник, мы продолжали стоять вокруг стола и есть хлеб с маслом и коричневым сахаром. Я думала о том, как странно, что Корделия не любит нашу жизнь, такую хорошую, и не любит нас, тогда как мы любим ее целиком, кроме разве что ее музыки, любить которую не смог бы никто. Но Розамунда тоже была странной. Надев белый халат и повязав вокруг головы кусок белой ткани, она стала другим человеком, и, самое удивительное, она, не замечающая ничего из того, что происходило вокруг, все же прекрасно осознавала, как неуловимо изменилась в этом наряде, и собиралась использовать это в общении с Корделией. Мы время от времени подозревали ее в глупости, а учителя в нашей школе и вовсе считали ее непроходимой дурой, но вообще-то это было очень маловероятным. Меня поразила новая мысль, и я спросила:

– Как ты узнала, что Корделия не влюблена, а просто впала в состояние?

– Ну, она не выглядела влюбленной, – ответила она.

– А как выглядят влюбленные?

– Я не могу тебе объяснить. Ты же знаешь, я не умею выражать свои мысли. Но они выглядят по-особенному.

Ее убеждения приводили меня в замешательство. Они не совпадали с моими, и я начала подозревать, что их намного больше и все они так же хорошо обоснованы. Даже если бы Корделия не произнесла те слова, парализовавшие наши отношения, я ни за что бы не додумалась до изощренных способов,