Шрифт:
Закладка:
Меж раскинутых веток — небольшая прореха. От неё ещё красные паутины, нити плесени расходятся по стволу. Вот та самая, маленькая прореха.
Заносит меч. Метит его остриём туда.
Ветви дерева чуть качнулись.
Крик Мики тонет в порыве ветра.
По коре у прорехи сочится древесный сок.
Пальцы девы плотно сжимают, давят на рукоять. Мышцы на лице её, на плечах напряжённые.
Надавить — и опять немного качнулись ветки. Весь ствол-стебель как будто немного вздрагивает — а меч утопает. Меч утопает в сочащемся чёрном соке — и всё близится гарда, как будто стремится закрыть.
Мика без сил падает на колени. Закрывает глаза. Не может, уже просто не может смотреть. Уже даже не плачет. Слёзы — они просто растворяются в едком воздухе. Только и видит — слабое деревце. Нагая дева, заключившая в него меч.
***
Молодая стоит неровно. Чуть наклонилась, держится за вздутый живот. Явившаяся из глубин заботливо подставляет ей собственное плечо.
Никто из них не оборачивается на Мику — а та без сил. Та не может ни позвать и ни встать.
Только смотрит как те обе вновь подходят к кромке талой воды. Как приближается к ним высокая, главная среди прочих кувшинка.
Нагая дева первая восходит по её лепесткам. Зовёт за собой молодую. Та шатается. Ступает нетвёрдо, и даже, пусть весь низ её сокрыт мрачной юбкой, всё ещё видно — ноги её подкашиваются. Она всё ещё держится за пульсирующий, округлённый живот. И каждый шаг отражается гримасой боли на некогда бесстрастном лице.
Мягкий хор.
Все кувшинки поменьше обращаются лицами, головами, а под ними угадываются черты тел всплывающих к девам гиад. Это они, всё время они здесь пели — и явились к своей царице. И теперь сплывались к раскрытому цветку-кораблю.
Сотканная воздухом, ветром, златокудрая роковая обнимает уставшую молодую.
Круг сирен и гиад толкает цветок-корабль.
Нет здесь волн. Озеро всё так же спокойно.
И стихает песня — и пара отчаливает вдаль по мутному, к темноте.
Мика одна.
Густые заросли больше её не держат.
Робко и неуверенно она подходит на грязный песчаный брег. Всё вокруг омыто бурым и алым, с комьями, нитями, плесенью. А меж них — перепонки, две пары слипшихся лепестков.
Там, вдали, уже почти под раскидистой аркой рощи, где начинается завеса густой серости туманов, она всё видит раскрывшуюся кувшинку, а вместо бутона — златовласая роковая, кто стоит и твёрдо смотрит вперёд. Подле ней опустилась фигурка поменьше. Согнувшаяся молодая в своей плотной юбке. Просто сидит. Просто держится за живот.
От их корабля по воде расходится мерная рябь — и всё сходящий на тишину, как будто утопающий хор сирен и гиад.
Луна закрывается. Но то не облако — то большое крыло. Сильный взмах — и по воздуху плывут перья. Ярко-красные, ярко-огненные — они падают к плотной поверхности озера. Маленькие кораблики, гонимые тихим ветром — они тянутся вослед отошедшим.
Но одно пёрышко отделятся от прочей стаи.
Маленькое пёрышко, лишённое красок. Обычное, неприметное — но именно оно остаётся на берегу.
С трепетом, своими слабыми дрожащими пальцами Мика поднимает это крохотное, тихое пёрышко. Любовно отряхивает его от грязи, от пыли. Отирает его о себя. Её-её пёрышко. Её самое-самое! Её личное!
Она прижимает его к такому же крохотному, такому же робкому своему сердечку — и смотрит вдаль, на стягивающееся над поверхностью глади густое дымное марево.
Ни злой златокудрой, ни печальной её молодой, ни великой кувшинки, ни водных дев — уже никого там не видно. Только перья, малые корабли, всё уходят, уходят вдаль.
Вот уже совсем увядает музыка.
Вновь луна открывается в небе.
Мягкий ветер прячется за гряду высокой густой листвы.
Обломки лодочки дальше по прибрежной косе. Много грязи и бурых комьев в ногах одинокой девушки. Рядом, повсюду — клочки оборванных флуоресцентных крыльев.
И кровавые следы от неровных шагов, тянущиеся к глубине.
Её ступни утопают в липком и влажном, сдобренным паутиной, нитями, плесенью, чёрными древесными соками, пристающем к лодыжкам песке.
Только пёрышко. Тёплое светлое пёрышко на раскрытых её ладонях. Самое важное пёрышко. Самое главное. Самое сокровенное. Оно лишено какого-то необычного цвета — а как будто всё-таки светится.
Она его обязательно сохранит! Обязательно-обязательно, во что бы то ей ни стало, она не позволит ему пропасть. Этому маленькому, слабому пёрышку. Приютит его. Унесёт в себе.
Густой туман застилает пространство. Забирает последние ноты песни. Поглощает опадающий к мутной ряби ветер.
Ночь. И почти тишина.
Только тихие звуки мерной, талой воды.
И шорох высоких трав.
Мика раздвигает перед собой заросли и выходит на берег озера.
Раньше в этих местах можно было услышать дикарское пенье, треск веток, поленьев огромного костра к Лите — а сейчас — никого. Ничего.
Только маленький уголок берега — и бескрайняя тёмная гладь.
«помыла руки»
безмятежное. Второе лицо
Игра в мячик
Заливистый смех и гулкие хлопки ладошек о большой разноцветный мячик.
Ты сжимаешь свои маленькие кулачки, бежишь вдоль паркета, догоняешь надувной мячик — подбиваешь вверх.
Хлопок — и он отбивается от твоих рук, летит к мужчине в ярком светлом костюме.
Лицо мужчины скрыто под Белой Маской.
Треугольные прорези глаз весёлые. И широкая большая улыбка. Сетчатая, скрывающая его рот под ней. Его костюм напоминает одежды фехтовальщиков. Только без шпаги. И, конечно же, без плаща.
Он ловит мяч картинно-отведённой ладонью, подбрасывает его над собой.
Ты тянешься на носках — но такая маленькая! А мячик — так высоко! Не поймать его, он под самым-самым, светлым, широким, светленьким потолком. Касается там поверхности — и нависает к тебе пеленой-зонтиком, весь в красных, синих и белых полосочках. Воздушный надувной мячик.
Чуть-чуть подпрыгиваешь и отбиваешь его макушкой — но оступаешься.
Упругий резиновый шарик гулко стукается о паркет — а ты махаешь руками, не удерживаешь равновесия.
Кричишь-кричишь, вскидываешь ладошки — и грузно падаешь. Вращаешь растерянной головой.
Тебе больно? Да нет! Это весело!
Ты смеёшься. Сидишь на паркете, наблюдаешь за катящимся к дальней стене мячиком-шаирком, болтаешь ногами, в ладошки хлопаешь!
Радостно! Хорошо!
Сегодня свободный день — и
