Шрифт:
Закладка:
Я не случайно привел такой большой отрывок из рассказа Николая Александровича Макарова. Детство — главный период его жизни, определивший дальнейшее в его творчестве. Становление характера — слова, которыми мы частенько пользуемся не слишком серьезно, — в данном случае точны. Так подробно помнить раннее детство может только любящий человек. Фраза Макарова живописна не меньше его картин. Да это и есть живопись словом. И наоборот: искусство Макарова, выраженное цветом и линией, самобытно и ярко, как и его записки.
У наивных художников много общего, вытекающего из самой сути их творчества. Совершенно разные люди Макаров и Закарян, даже не подозревающие друг о друге, разные по возрасту и темпераменту, по национальному и жизненному опыту, все же очень близки по своему искусству — чистому и наивному, как лубок или ранняя икона.
Как правило, художники-самоучки обращаются к кисти поздно, в годы своей зрелости, а иногда и в пожилые годы, испытывая внутреннюю потребность самовыражения.
Макаров стал рисовать очень рано, мальчиком, и всю дальнейшую жизнь, чем бы ни занимался — сторожил ли колхозные амбары, воевал, работал ли пекарем, был ли военруком в начальной школе или воспитателем в общежитии, — всегда считал себя только художником. Да и был им.
«Я лично про себя могу сказать, — писал Макаров, — что меня всегда увлекало, в какое лето найти время что-нибудь слепить из глины, например — русскую печь, какая она есть, причем из заранее наделанных маленьких соответствующей формы кирпичей, двусосковый рукомойник, горшок, плошку. Неменьшим вниманием было у меня и что-нибудь выстрогать ножом, как есть в самом деле. Например, косьё у косы-горбуши сделать, как есть в действительности, топорище, пестик, что толкут картошку и лук, мутовку, что творят в квашне, клюку-полоскавку.
Но из самой любимой моей увлеченности было рисовать. И как это все у меня началось?
Увидел я у матери в горнице в сундуке прикрепленное цветное — фотопортрет или что-то там вроде этого, и мне понравилось, и я у матери выпросил, и она мне отдала. И вот с этого времени у меня заходила в голове мысль — рисовать. И когда мне попадалась какая-нибудь бумага, я брал обгоревшую с конца лучину или уголь потверже из корчаги и им набрасывал все чаще и чаще с этой иллюстрации точь-в-точь, что было на ней.
И далее у меня новая мысль в голове возникла: где краски такие взять? И вот когда мы-то, ребятишки, бегали по нашему боровому полю, где просто было набрать для игры много цветных камешков, и вот тут-то я и вздумал обо всех этих камешках, и пошел на это наше боровое поле, думаю, наберу этих камешков цветных, разных, расколочу молотком до мельчайшей пыльцы, разведу водой — вот мои краски. Раскрашивай, как надо. Конечно, камень подбирал, что хорошо расколачивался. А черную краску имел обыкновенную сажу, которой у нас было сколько хошь, так как печь в избе была сложена по-черному, и этой сажи было на устье печи обилье. Да такая, как мне надо. И вот наберу ее на какую дощечку и начну остальные мои краски разводить обыкновенной водой, и эту сажу, и даже глину. И заранее приготовленные мною выстроганные палочки-кисти и навитые на них кудели-спреслицы. И вот тогда и начнешь раскрашивать набросанную тобой ту или иную картину. Особенно мне одна цветная картинка нравилась, старинная, на ней чинный мужчина, и вот я налаживал те краски, что были на открытке, и мне казалось, что получается все неплохо.
И после моей такой художественной работы везде я наляпаю и намажу по всему полу, а сколько сажи на сошке накрошу и во всякую посуду напопадает. И когда приходили родители с работы, особенно мать, и увидит, что я тут натворил, то заругается, и все присутствующие из ребят ровесники разбегаются кто в двери, а кто в окно завыскакивают, а мне уже потом попадает сбучка.
Хоть занятыми мы были, но сокращенным временем сбегаешь куда-то, понабрасываешь рисунок, так как это меня больше всего интересовало, а камешки-краски я убирал и берег.
В школе я все делал, как преподавали с первого класса, черточку, или цифру, или букву, как должно быть делал. А когда был урок рисования, вырисовывал с выбранной иллюстрации точь-в-точь, а то и делал наброски из личных воображений, какой-нибудь пейзаж.
В третьем классе я очень интересовался попавшими мне портретами В. И. Ленина и М. И. Калинина, и я их все свободное время набрасывал, не глядя на репродукцию, по памяти, и получалось в большом сходстве.
А когда была коллективизация в стране, я уже был порядочным, и мысленно сам про себя произносил, что я уже взрослый, и много брал на себя инициативы. И когда у нас колхозы были организованы, торчал в колхозной конторе и что увижу — сделаю. Выпрошу фанеры и делаю ее формат под стенную газету, красочно оформлю, разобью на колонки, подзаголовки напишу...
О художниках того времени было мало слышно. А только попоздней я узнал, что живет один поблизости — Василий Костягин. Я все время держал мысль, как бы мне посмотреть, как он рисует. Наконец я свою маму упросил, чтоб со мной сходить.
И вот как пришли мы в избу, и сразу бросилось мне в глаза: сохнут накрашенные дощечки для будущих его работ. И охватило меня каким-то приятным запахом...
Из всех понравившихся мне картин взяли небольшого формата церквушку, Сосновецкий монастырь — он нашего здешнего места.
Дома я подолгу эту картину рассматривал, набрасывал карандашом, но карандаш и есть карандаш, хотелось красками сделать, как у Костягина, но красок было не достать. Попали акварельные, и я был им рад. И вдруг неожиданная мысль мне пришла в голову: как ни взглянешь — всюду цветы. Нарву-ка цветов! Принесу домой, разложу или поставлю их и набрасываю на своей бумаге, и какую вижу в том цветке краску — подделываю, и налаживаю на свой-то цветок на бумаге. Точь-в-точь краску подбирал, сравню — похоже,
