Шрифт:
Закладка:
«...Я по-прежнему пишу картины. Не помню, писал ли, что я опять принимал участие в областной выставке, были из Москвы художники, а один заслуженный художник РСФСР из Ленинграда, женщина-искусствовед, и всем очень мои картины понравились, и не раз они поздравляли меня пожатием руки. Из семидесяти восьми участвующих четырех отметили дипломами, в том числе и меня. А с пятого февраля выставку будут показывать по некоторым городам области. С этой выставки у нас у четырех хотят приобрести по картине для будущего музея в г. Мурманске. Рад вам и такое сообщить, что 23 января меня пригласили на телевидение, и там была записана со мной беседа, и мои картины фотографировали и показывали позднее по программе «Кольский меридиан». Да, еще вот что! Мне дали двухкомнатную квартиру, мы пока не переехали, но ордер на руках...»
И все же хочу вернуться в то время, когда я впервые встретился с Макаровым в его небольшой комнатке. Николай Александрович кончал пейзаж, в центре которого было строгое здание собора.
Мольберта не было. Приставил Николай Александрович фанерку к шкафу (с холстом в тот момент было туго), писал не спеша. Размер картины был около метра, шпиль собора высоко поднимался над головой маленького Макарова.
— Как же вы шпиль-то напишете? — удивился я.
Рука Макарова лежала в петле, поднять ее по-прежнему он не мог.
— Да просто, — улыбнулся Макаров и в ту же секунду левой перевернул картину куполом вниз. — Если надо, так и на табуреточку залезу, и линеечку подставлю, и чурочку подложу...
Весело блеснули глаза Макарова, разгладились морщинки на его добром, уже немолодом лице, и я опять невольно вспомнил вечно живого, нестареющего солдата Василия Теркина.
Лев Куклин
ПРЫЖКОВЫЕ ЛЫЖИ
Рассказ
Снежному городу — Кировску — посвящаю
— У Гиви Сахадзе лыжи украли!
Среди бела дня, на глазах у многолюдной толпы, в самый разгар международных соревнований — это казалось невероятным. И тем не менее... Новость эта неизвестно каким способом, но гораздо быстрее всяческих телеграмм-молний облетела ряды болельщиков вокруг Большого снежногорского трамплина. Болельщики заволновались. Мало того, что Гиви, этот двадцатишестилетний крепыш из Бакуриани, был общим любимцем, — он был реальным претендентом на первенство.
И вот — на тебе!
— Не иначе как рука международного империализма! — мрачно буркнул один из болельщиков. — Больше некому. Боятся нашего Гиви...
Тем, кто его хорошо знал, Гиви характером и обликом напоминал фокстерьера: он был малоросл, курчав и отчаян. Зарубежные спортивные обозреватели называли его «летающей торпедой»! Самое обидное заключалось в том, что лыжи исчезли в перерыве после первой попытки. А положение в турнирной таблице у Сахадзе было шатким...
Снежногорск не зря считался лыжной столицей. Лыжи здесь любили и понимали в них толк. Мастеров и перворазрядников на душу населения в этом небольшом заполярном городе насчитывалось больше, чем в любом другом городе страны. «Настоящий снежногорец начинает кататься на лыжах раньше, чем начинает ходить» — эту шутку любили повторять даже на партийных активах, и в ней была значительная доля правды.
Международные соревнования по прыжкам с трамплина начались в полдень. День был солнечный, но на горе́, почти как всегда, задувал ветерок, наполнявший алые паруса приветственных надписей на четырех языках. Лозунги «Добро пожаловать!» и «Снежногорцы приветствуют спортивную дружбу!» сочно краснели на фоне белого великолепия окружающих гор. На склоне самой большой из них, над скромной щетинкой низкорослого заполярного леса стремительной дугой срывалась вниз, а потом взмывала к небу фантастическая ажурная конструкция.
Сегодня все привычные лыжни и тропинки сходились у бетонных опор Большого снежногорского. Снег под ногами вкусно похрустывал, словно все время разгрызали спелые яблоки. Приходили целыми школами, детскими садами, семьями: день был воскресный, снежногорцы — народ честолюбивый, а соревнования были крупные. Термосы, фляжки и шутки легко переходили от одного к другому. Шумную, беспокойную толпу болельщиков едва сдерживали чисто условные канаты на хлипких столбиках вдоль горы приземления да веселые розовощекие милиционеры в тулупах и валенках с давно забытыми галошами...
И повсюду, в самых невообразимых местах, разумеется, метались мальчишки, словно сорвавшиеся с орбит электроны. Они и без корреспондентских удостоверений с могущественной надписью «всюду» ухитрялись просачиваться сквозь самые непроницаемые заслоны. На то они и были не просто мальчишками, а представителями вездесущего и неистребимого великого племени мальчишек, любящих спорт. Это именно они вертятся под ногами арбитров всех категорий на всех материках. Это именно они вершат свой строгий и нелицеприятный суд над решениями всех спортивных коллегий. Это именно они с тихим или громким обожанием и восторгом провожают взглядами своих любимцев-чемпионов, а через некоторое время безжалостно наступают им на пятки...
Осторожней, чемпионы! Оглядывайтесь перед стартом на задники своих лыж! А то как бы эти мальчишки не попытались пристроиться сзади...
Где-то в половине двенадцатого, примерно за полчаса до открытия соревнований, над трамплином разнесся усиленный динамиками голос с повелительными вибрирующими интонациями:
— Товарищи слаломисты! Прорубите гору приземления!
Дежурные по трамплину, одетые одинаково, как униформисты в цирке, металлическими кантами лыж начали прорезать слежавшийся снег на дуге приземления. Прочертив всю гору поперечными бороздками, они усеяли ее еловой хвоей — окончательно испортив снег, с точки зрения неискушенных зрителей.
Затем, шурша куртками, они неторопливо скатились вниз. В динамиках снова забулькало, забормотало, и наконец оттуда вылупились членораздельные слова:
— Начинаем прыжки для прокладки лыжни...
Этим делом со всей серьезностью молодости занялись прыгуны из снежногорской лыжной школы. Прыгали они с нижней площадки. Несколько разрядников сделали осторожные прикидочные прыжки. Но вот по толпе застоявшихся зрителей пронесся восторженный гул: именитые мастера начали медленно втягиваться наверх по узенькой лестнице. Они, сберегая силы, неторопливо переступали со ступеньки на ступеньку, которые охали слабыми деревянными голосами под их тяжелыми ботинками с металлическими застежками. Их облегающие комбинезоны излучали сияние. Лыжи, небрежно покачиваясь на плечах, своими лакированными поверхностями слепяще отражали солнце.
Гиви Сахадзе узнавался издали по «счастливому» свитеру, с которым он суеверно не расставался со времен своей первой белой олимпиады — с
