...Родители наши были маломощные крестьяне, имеющие в своем хозяйстве старую по-черному большую ветхую избу. Имелась корова и старая лошадь по кличке Снуха. Но нашим родителям не пришлось пожить долго совместно, как вскоре началась гражданская война. И наш родной отец потом где пал на фронтах этой гражданской войны, оставил нас на руках у матери, двух сыновей.

Маме нашей во всем перепадало в работах, но она не унывала. И в этом как раз и сыграло то, что она с самого раннего детства все это познала, и у себя дома и у чужих людей. Все умела делать, и поэтому ей было все нипочем, все сручно. По праву она была настоящей большой буквы труженица. А было все делать надо, никогда не считаться со своей женской работой, она с успехом делала и мужскую. И сделает так, что залюбуешься. И за ней в каких бы ни было работах многие односельчане, да и не только односельчане проговаривались: «Да за Полей не угонишься в самом деле». Не каждому мужчине такое удавалось. Если когда косьба трав или жатва хлебов, причем вручную серпом, в работе пахать на лошади, бороновать, рассовать вручную зерно, съездить за сушняком за Голодеево...

Мне было пять лет, как было это зимой, так требовалось наносить нам в избу дрова с вечера, чтобы утром истопить печь. А утром в голбец слазить, картошки набрать, чтобы сварить чугун к завтраку, заместь пол, перемыть всякую посуду, плошки, крынки, горшки, ложки. И еще зимой, когда мать будет мыть пол в избе, а изба большая, а половицы были широкие некрашеные, просто живое дерево, то нас таких и тут заставляла молотком наколотить так называемой дресвы из камня специально дресвяного и наделать помельче. И когда нужное количество наделаем и наложим в какую-нибудь посудину, а мать возьмет и нарассыпет по всему полу этой самой дресвы и тогда нам к ногам подает использованные в метении веники березовые и показывает, как приступить этот веник и шаркать по половицам. И чтобы половицы были отшарканы от грязи.

И еще всякий раз мать нас, а меня особенно, как старшего, заставляла чистить большой самовар ведряной медный и другую медную посуду, как ковш питьевой или рукомойник. Вначале нужно было надавить клюквы и иметь дорожный мелкий песок, точнее пыль обыкновенную, и вот берешь тряпки или там что, в тот морс из клюквы, а затем в песок и начинаешь тереть суконной тряпкой. Плохо сделаешь, мать посмотрит и снова заставит. А ума такого не было, где, быть может, кончить тереть, и ты трешь. Вот, когда мать подойдет и скажет хватит, тогда, значит, сделано хорошо.

Мы очень любили, когда приходило время весны, а тут и лето. Зима длилась как-то долго, сурова была, морозна, да и делать зимой нечего. Другое дело — весна. Все оживает, земля цветущей стает. Повсюду стает какое-то благоухание, а по утрам на разные голоса распевают птицы, поют петухи по всем деревням, кудахтают куры, слышен крик журавлей на ближайших болотах. А тут и пастух по селу на своей доске-барабанке палочками выколачивает великолепное мелодическое приятное созвучие. И так вокруг слышно спозаранка почти километра за два.

А потом после хорошего дня наступает вечер, и так запахнет ароматом, молодыми первыми цветами, а также от распустившихся нежнейших зеленых листьев всевозможных растений и деревьев.

В семь лет, а брату меньше, мы ходили драть корье, и не на маленькие рубли сдавали в магазины. А в осеннее время нас отправляли к родственникам в деревню Вильково, вблизи от находящегося болота. Первый раз нас водят, а потом самостоятельно одни ходим по клюкву, и пока не наносим пудов десять или больше, а потом приезжает отец и увозит ягоды и нас.

На зиму натаскивали мы и грибов шесть ведер, насаливали. И немало насушивали. А всяких ягод натаскивали! А репы! Напарим, накушаемся с хлебом, это замечательно. А оставшееся вялили и зимой кушали вместо конфет и с чаем даже припивали.

А рябины нанашивали и выбирали самой сладкой. Набросаем на полог в какую-нибудь коробушку целыми кистями, а вечером оттаем и кушаем. Какая прелесть!

Но тут у нас в семье родилась сестра, и мне пришлось быть настоящей нянькой, особенно когда отчим уезжал по дрова за сушняком.

И вот пока кормит мать грудью сестренку, мне надо кое-что перемыть из посуды, обтереть стол, замести пол в избе и в сенях, снести ведро, напоить корову и теленка, надавать курам корму, почистить картошку в суп или к обеду и на картофеленицу или на сковороду для поджаривания. А когда уходили родители на работу и особенно в сеноуборочную страду, мать поднимет нас рано и накажет: вот, мол, каша для вас сварена, стоит у загнеты, молоко натоплено, рядом стоит в топнике. И как было наказано — делаешь.

Ведь надо, когда сестренка встанет, и надержать ее, и накормить, все постилки в зыбке выстирать в корыте, выполоскать в чистой отдельной воде пеленки, постель и одеяло просушить и опять эти пеленки спеленать. И уложить спать. А сам лавируешь, пока спит сестренка. Надо успеть намолоть опять на завтра на хлеб и на пироги, и чтоб в остальном было в порядке.

Когда мне исполнилось девять лет, а мать боле за дочерью глядела, тут мы шли, чтобы заработать денег, чтобы нам лучше жилось, разделывали дрова у церкви Леонтия Ростоцкого или у Великодворской начальной школы. А чего зарабатывали? Чтобы батог — такая мера — напилить поперешкой и наколоть, ходили чуть ли не неделю. А когда нам за разделку дров выдадут деньги, как нам это интересно и радостно было, вот мы уже умеем деньги зарабатывать. Придем домой, и тут родители сразу эти небольшие деньги заберут и только к годовым праздникам пять копеек дадут на двоих с братом на семечки. А на пять копеек давали в магазине семечек столько, что хватало на три дня праздника.

Уже в этом возрасте мать приводила нас на личные полосы, учила серпом жать овес, ячмень, рожь. Поначалу немало мы резали руки, но потом мы с братом усвоились в этом жатье, что маме не уступали, а опережали. Она сноп, а мы второй начинали нажинать. Везевье сначала мать нам делала, а тут и сами научились.

Начала нас мать и косьбе учить косой горбушей. Поначалу, что ни взмах, так