— Пусть так. Но эти люди на своей земле пакостят. А мы с тобой, выходит, за чужую жизнью рискуем. Почему?

— Не знаю, — пожал плечами десятник. — Наверное, потому, что она и нашей стала уже, эта земля.

— Тоскливо от таких дум становится, а посмотришь на звёзды, вроде и сердце успокаивается.

Она было снова отвернулась, но тут Ждан сделал то, чего сам от себя не ожидал — шагнул ближе и поцеловал её, прямо в губы. Думал, что ударит, бросит наземь каким-нибудь хитрым приёмом, но она лишь вздрогнула и ответила на поцелуй. Сколько они так стояли он не знал, может, пару мгновений, а может, большую часть ночи, но тут девушка чуть отстранилась и тихо спросила:

— А как же Сияна?

Ждан, такого вопроса не ожидавший, сначала замер, потом запыхтел, будто котёл с кипятком, потом развернулся и молча ушёл к костру. Цветава проводила его долгим взглядом и снова стала смотреть в ночное небо.

Утром поднялись ещё до рассвета. Растолкали княжну, заставили её съесть положенный завтрак, хоть она снова начала плакать и говорить, что спасители решили заморить её голодом. Накормили и напоили пленных и двинулись в обход деревни, стараясь не попадаться на глаза жителям, но и не удаляясь в чащу. Встречаться ещё раз с родственниками медведя-богатыря совершенно не хотелось.

От Мохового дорога пошла легче, и уже к полудню они вышли к знакомой развилке и свернули к крепости. Снова задерживались в основном из-за причитаний Ладиславы. Как только покинули лес, княжеская дочь всполошилась из-за того, что солнце обожжёт её белую кожу и она станет смуглой, будто крестьянка, пришлось выдавать ей платок, в который она замоталась так, что видно было только одни глаза. Но успокоить её полностью всё равно не получилось потому, что, во-первых, открытые руки княжны всё равно загорели на солнце, а во-вторых, самодельные чуни из тряпок не очень-то хорошо защищали непривычные к переходам ступни и очень скоро спасённая ковыляла по дороге так медленно и кособоко, будто была не юной девушкой, а столетней старухой. Пришлось Цветаве снова взваливать её на спину и тащить, чуть ли не до самого посада.

Дальше всё завертелось будто масленичное колесо. Хорошо ещё, что Ждан догадался загодя надеть гривну десятника, а то их бы могли попросту загнать в поруб за бродяжничество или торговлю людьми. А как ещё объяснить, что к крепости шли пять человек, двое из которых были связаны, а третий ехал верхом на женщине? Если ещё уточнить, что только лишь двое из пятерых были людьми, а остальные являлись чудью, то тут у любого стражника мог удар случиться. Ближайший караульный, к которому они направились, смотрел на них так, будто Ждан тащил на верёвке не дозорных, а пару дивов, а потом всё как с цепи сорвалось: сначала не выдержав неуважения караульного, подняла крик Ладослава, её хотели было осадить, но она сорвала платок и предстала перед стражниками пусть в растрёпанном, но узнаваемом виде. Перепуганные недавними нападениями стражники немедленно послали гонца на княжеский двор, потребовав человека, который сможет опознать княжну. Этими людьми оказались сам князь с княгиней. Когда начальник караула увидел княжеский возок, он чуть было чувсвтв не лишился.

Княгиня, обливаясь слезами, выскочила из возка, едва он остановился, и кинулась к завизжавшей от радости дочери. Следом, совершенно не заботясь о приличиях, прибежал сам князь-воевода видно уже и не чаявший больше увидеть своё чадо. Княжна взахлёб рассказывала родителям как её спасли из леса десятник-богатырь и девица-поленица, как они изрубили целую толпу врагов, оставшихся пленили и на руках донесли её до отчего дома. О плохой еде, холодной воде и неудобной одежде княжна не упомянула, то ли позабыла на радостях, то ли решила не вгонять родителей в гнев.

Не успели разобраться с подлинностью княжны, как в караульную прибежал перекошенный от ярости сотник Военег. За ним тоже послали, как только выяснили, что что оставшиеся четверо — дозорные. Удивительно, но особо лютовать сотник не стал, наоборот, прояснил, что произошло. К тому времени Ждан вытащил кляп изо рта Баташа и заставил его пересказать историю отравления десятка следопытов из Вежи. Уйка сначала ничего говорить не хотел, но когда увидел багрового от ярости сотника, запел, как соловей, выложив даже то, чего не рассказывал Ждану. Обоих увели в поруб, хотели следом утащить и Цветаву, но заметившая это княжна подняла такой крик, что стражники сочли за лучшее не рисковать и оставили девушку в покое.

Потом их снова допрашивали уже не стражники, а какие-то люди с княжьего двора. Ждан догадался, что это представители тайного приказа. Этих больше интересовало, откуда Ждан узнал, где прячут княжну. Пришлось врать о том, что о ведьме он, как и Томица с Ланом узнали в том самом дозоре, когда их чуть не убили. Мол, когда вернулся в крепость, они втроём решили найти княжну, но подельники ведьмы оказались хитрее, чем они думали, товарищей убили, но, когда Ждан схватился с убийцами Лана, главарь ватаги рассказал ему о схроне в Волотовом лесу. Пришлось приврать о том, что опоённую дурманом Ладиславу держали в лагере у скалы, но после нападения зверей, перетащили в овраг с камнем, где её и удалось отбить. Вроде бы и складно вышло, но у него создалось впечатление, что государевы люди ему не поверили.

О том, что их с Цветавой ответы не сойдутся, Ждан не беспокоился, они ещё когда шли к Волотову лесу, условились, что будут говорить, а потом ещё раз уговорились, когда уже с княжной обратно шли. А как же по-другому было? Надо же как-то объяснять, почему он сказал, что пойдёт в одно место, а пошёл в другое, да ещё в компании девицы, которую стража искала. И уж точно не стоит рассказывать о том, как пробрался ночью в княжеские палаты и устроил там пожар.

Ждан думал, что после разговора с государевыми людьми всё закончится, но не тут-то было. Стоило только свите князя, сотнику и остальным покинуть караулку, как туда заявился волхв Явор Всеславич собственной персоной. Как