— Ясно, господин сотник.

— А если ясно, то как получилось так, что ты командира своего обманул, товарищей, пусть и паршивых, и предавших, но товарищей, под смерть подвёл?

— Я думал…

— Думал? Тебе не думать надо было, а докладывать! Если бы ты доложил о том, что Уйка просто сбежал, а бумагу княжескую кто-то подделал, то совсем всё по-другому бы вышло.

— Не думаю, господин сотник, ведь звери…

— Опять не думаешь, — вздохнул Военег. — Опять с командиром споришь. Снова ты самый умный и задумал что-то. А долго ли сотня в живых простоит, если в ней сто командиров будет?

— Недолго, господин сотник.

— Правильно. Только у тебя видно своё мнение об этом. И меня ты ни во что не ставишь, и товарищей своих. Можно ли с тобой в одном строю стоять после этого? Не могу я такого человека в десятниках держать. Рано или поздно и сам пропадёшь, и людей загубишь.

— Но, господин сотник…

— Я всё сказал. Гривну снимай, не десятник ты больше.

— Гривна мне князем жалована.

— А ты думаешь, что выгонять тебя — это я сам придумал, пока ночь не спал?

— Значит…

— Княжьим повелением, ты больше не десятник, Ждан. Вот положенное жалование и добавка в благодарность от князя.

Сотник выложил на стол тяжело звякнувший мешочек.

Ждану будто молотом кто-то по голове ударил. Как это его выгоняют из сотни? За что? Вот, значит, как ему отплатили за верность и желание найти изменников! Он почувствовал, как к горлу подкатил комок, а в глазах потемнело от ярости и обиды. Словно в тумане он стоял перед сотником, не понимая, что теперь делать, то ли проситься обратно, клянясь в верности, то ли плюнуть бывшему командиру в лицо и уйти куда глаза глядят. Будто через подушку или толстую дверь до него донёсся едва слышный голос Цветавы:

— А что мне делать, господин сотник?

— Тебе в течение седмицы поручено вернуться в Вежу, — ответил Военег. — Надо ещё разобраться, кого наказывать.

— Как это кого? Уйка же во всём сознался.

Военег при упоминании о своём бывшем десятнике отчего-то смутился.

— Тут такое дело, — крякнув протянул он. — Сбежал Уйка из поруба.

— Сбежал?

— Помог ему кто-то. Ночью зарезали стражников, да и умыкнули сыночка боярского. А Баташу язык вырезали, а после горло перехватили ножом. Так что вам теперь с оглядкой ходить надо. Мало ли…

— Вот уж спасибо, — ответил Ждан. — Хоть сказали, чего бояться. Вовек не забудем доброты.

— Вот и не забывай, — враз посмурнел Военег. — А теперь пошёл вон отсюда! И ты девица, иди.

Стоило им только выйти от Военега, как Ждана окружили отроки из его десятка. «Бывшего моего десятка», — поправился Ждан.

— Господин десятник, говорят, что вы из сотни уходите, — вышел вперёд Бокша.

— Правду говорят, будет теперь у вас новый командир.

— Как же так? — подал голос толстяк Мороз. — Чем же это вы господину сотнику насолили?

— Это наше с ним дело, — отрезал Ждан. — А вы, отроки, одно должны помнить, что служить надо на совесть, от боя не бегать и крепость отстаивать до последней капли крови. Поняли?

— Поняли, господин десятник! — ответил нестройный хор голосов.

— Ну и молодцы. А чего на месте топчетесь? Пробежку уже закончили?

Бокша опомнившись, рявкнул на остальных по-командирски и десяток запылил к родной гриднице.

— Хорошие ребята, — сказала Цветава, провожая десяток взглядом.

— Будут хорошие, — откликнулся Ждан. — Будут, да без меня.

— Нос не вешай.

— Я весь будто повешенный.

— Рано нам… Про колдунов забыл?

Ждан только отмахнулся и побрёл прочь. Цветава нагнала его уже на пустынной по утреннему времени улочке между амбарами.

— Ты чего это сдаться решил?

— Так и есть, — ответил Ждан. — Руки опущу и в сторону отойду. За одно добро меня службы лишили, дальше продолжу и верный путь себе на плаху протопчу.

— А как же твои убитые товарищи? А мой десяток? А Уйка сбежавший?

— Тайный приказ без меня разберётся.

— А ты куда?

— Пойду обозы охранять или лучше бурлаком на реку. Всё больше проку. А ты возвращайся в Вежу, погуляли и будет нам.

Цветава замерла, будто Ждан залепил ей оплеуху со всей мочи, потом вспыхнула и ни слова не говоря, кинулась прочь. Бывший теперь уже десятник даже вслед ей смотреть не стал, побрёл к окольному городу, где кабак принимал посетителей с самого утра.

Пить он решил в кабаке, который стоял в самом дальнем конце окольного города, подальше от детинца там, где меньше всего вероятность встретить кого-то знакомого. Идти пришлось узкими улочками, сворачивая в переулки между домами. Сначала дома шли вполне приличные — крепкие пятистенки с тынами и устроенными подворьями, но чем дальше он шёл, тем беднее и дряхлее становились постройки. Эту часть окольного города строили ещё когда сама крепость только-только была поставлена. Нечисть тогда шла сплошной волной и не всегда