при Ментане[366]. «Римский вопрос» возвращался к своему началу, и итальянское правительство, с одной стороны, подталкиваемое демократическим общественным мнением, возмущенным случившимся при Ментане и вынудившим Раттацци уйти в отставку, а с другой — сдерживаемое Францией и европейским легитимизмом, оказалось в настоящем тупике. Выйти из этого положения ему помогло неожиданное событие, которое было невозможно предвидеть, а именно Франкопрусская война (1870–1871) и катастрофа при Седане[367]. Две недели спустя после поражения французов, 20 сентября 1870 г., итальянские войска вступили в Рим через пролом в стене на Порта Пиа. Как в свое время сражение при Садове отдало Италии Венецию, так теперь битва при Седане возвратила ей ее столицу.

Оставляя в стороне довольно удачный способ достижения поставленной цели, следует отметить, что «правая» упорно продолжала присоединение Рима к родине, несмотря на неуверенность и ошибки, и еще раз Гарибальди и демократы из Партии действия были вынуждены смириться, видя, как их требования осуществляются их же противниками. Рим не только стал итальянским, но это произошло без переговоров со светскими властями, за счет применения силы. Через год после провозглашения догмата о непогрешимости пап ex cathedra[368], пролом на Порта Пиа становится символом победы европейского либерализма и демократии и придает историческим событиям эпохи Рисорджименто отпечаток универсальности.

Для Италии, страны, чей Альбертинский статут провозглашал католичество государственной религией, возникла сложная проблема отношений с папством. Разрешение ее предусматривалось так называемым законом о гарантиях (1871), принятым парламентом сразу же после занятия Рима. По этому закону государство обязывалось уважать неприкосновенность и свободу папы, предусматривалось ежегодное возмешение его убытков в размере 3 млн лир и Церковь отделялась от государства. Закон не был принят Пием IX, который отверг любую возможность соглашения и компромисса и заперся в Ватикане. Таким образом, для итальянских католиков возникла проблема, как совместить их обязанности гражданина с обязанностями верующего. Например, стали бы они участвовать в выборах, оправдывая таким образом действия правительства-узурпатора? Ответ Ватикана был ясным и четким: не выдвигать свои кандидатуры и не ходить на избирательные участки. Но в действительности, начиная с выборов 1874 г., эта полная непримиримость постепенно смягчалась. Кроме того, из 500 тыс. итальянских избирателей, по большей части из класса буржуазии, непримиримых и «клерикалов» было немного, и можно предполагать, что принцип non expedit[369] являлся продуманным шагом, чтобы не укреплять возможных католических кандидатов в борьбе, которую скорее всего они могли проиграть. Что касается крестьянства, то Церковь и духовенство времен «Силлабус» и Ватиканского собора не были, конечно, склонны в силу своего политического и социального консерватизма рассчитывать на недовольство крестьян: «коммунизм» или «социализм», осужденные энцикликой, с точки зрения клерикалов не были меньшими ошибками, чем победивший буржуазный либерализм, и не настолько они были ожесточены и слепы, чтобы взять на вооружение теорию «чем хуже, тем лучше». Наиболее проницательные из воинствующих католиков понимали, что однажды они потребуются новому буржуазному государству: тогда и можно будет поторговаться на более равноправных условиях. А сейчас им следовало придерживаться официального отношения полной нетерпимости и в то же время воспользоваться свободой, предоставленной итальянским государством Церкви, чтобы поддерживать католическое сознание верующих.

Экономическая политика «правой»

Если в плане внешней политики и осуществления национального единства 15-летнее правление «правой» завершилось с положительными итогами, то несколько сложнее обстояло дело с ее экономической политикой.

Альфой и омегой тех, кто сменял друг друга в правительстве с 1861 по 1876 г., являлась борьба за оздоровление государственного бюджета — ликвидация его угрожающего дефицита и достижение равновесия между доходами и расходами. Тяжелым грузом лежали на итальянских финансах просроченные долги, связанные с существенными расходами Пьемонта на заключительном этапе Рисорджименто, а также и те, что были взвалены на новое единое государство. Одно только незначительное участие в Крымской войне обошлось в 50 млн лир. Затем война за освобождение Венеции поглотила огромные суммы, отодвинув еще дальше достижение баланса между доходной и расходной частями бюджета. В 1866 г. дефицит более чем на 60 % превышал общую сумму бюджета и поэтому пришлось установить принудительный курс бумажных денег, выпущенных Банка национале, — столь велика была потеря доверия к обесцененным итальянским процентным бумагам. Это было самой нижней точкой падения финансов Италии: с 1869 г. благодаря проведенному по инициативе премьер-министра Селлы резкому закручиванию гаек в налоговой политике (введение уже упоминавшегося налога на помол относится как раз к январю 1869 г.) положение в сфере финансов постоянно улучшалось, и, наконец, в 1876 г. была достигнута столь желанная цель — доходная и расходная части бюджета сравнялись. В то же время, хотя финансовая политика «правой» и вошла в историю как «политика скопидомов», сохранялся данный К.Б. Кавуром импульс, направленный на проведение общественных работ и создание инфраструктур. Особенно большое внимание уделялось строительству железных дорог, и в результате их протяженность увеличилась в Италии с 2175 км в 1870 г. до 8713 км в 1880 г. Верно, что в железнодорожном строительстве огромную роль сыграл иностранный капитал, но и государство внесло значительный вклад.

Конечно, в стране с ограниченными экономическими ресурсами политика в сфере общественных работ и оздоровления бюджета, более половины которого составляли военные расходы и оплата государственного долга, не могла осуществляться иначе, кроме как путем жестких фискальных изъятий средств за счет введения косвенных налогов. Итальянский налогоплательщик очень скоро стал самым несчастным в Европе: с 1862 по 1880 г. налоговые поступления в государственный бюджет более чем удвоились. Результаты такой фискальной политики, естественно, сказались на уровне потребления, который оставался в основном на одном и том же уровне, и как следствие — на производстве. Безусловно, крайне низкая покупательная способность широких масс не способствовала развитию уже существовавшей промышленности, не способной выдерживать конкуренцию с иностранной продукцией, для которой политика свободы торговли, проводившаяся «правой», открыла все границы. В частности, на Юге сочетание фритредерской политики и налогообложения практически привело к исчезновению домашних ремесел. Что же касается сельского хозяйства, то если оно и получило кое-какие выгоды от роста цен на продукты и смогло таким образом компенсировать значительные потери из-за налогов, то в смысле модернизации и уменьшения тяжести абсолютной ренты ничего не изменилось, особенно в Южной и Центральной Италии. Осуществленное государством значительное отчуждение собственности, принадлежавшей ранее религиозным орденам (около 1 млн га), глубоко не затронуло существовавшую систему и распределение собственности. В сельском хозяйстве во многих районах Италии рядом жили мелкие владельцы,