В комнате сидели Емельян Гринько, его напарник по коммерческим делам и Аксенов, он играл на пианино.

Дьякова поднялась по ступенькам, не успела зайти в комнату, как на улице раздались выстрелы и в квартиру ворвались немцы. Галина Алексеевна оказалась за дверью. На ломаном языке Брандт спросил Емельяна

Гринько:

— Ты хозяин?

— Я,— ответил Емельян Феоктистович.

Аксенов перестал играть. Он был в офицерской форме. Поднялся, достал сигареты, подошел к Брандту и по-немецки попросил прикурить. Тот удивленно взглянул на него и вытащил бензинку. Сергей задымил сига-ретой и прошел мимо солдата, стоявшего на кухне. И вдруг Брандт не своим голосом закричал:

— Шнель! За ним! Партизанен!

Солдат бросился из кухни и застучал сапогами по ступенькам. Аксенов, услыхав погоню, перепрыгнул через забор и ушел в переулок. Немец поднял стрельбу. Из дома выскочил Брандт. Дьякова спокойно вышла из-за коридорной двери и покинула двор.

Следователь возвратился в квартиру и арестовал Емельяна Гринько.

На другой день рано утром к Павловскому поселку подошли две женщины, запыленные, с котомками за плечами. У крайнего дома их остановила выбежавшая навстречу молодайка:

— Не ходите туда,— предупредила она.— Там были гестаповцы. Вас ищут, Галина Яковлевна.

Гринько и Богоявленская переглянулись. Августа Гавриловна предложила уйти в Макеевку и укрыться в надежном месте, но Галина Яковлевна отказалась.

— Сначала нужно повидаться с Бородачом,— сказала она.

Он стоял на своем, хотя скрывать настоящее имя уже не имело смысла. Вся тюрьма знала его. На очередном допросе после избиения резиновым шлангом он с трудом произнес:

— Я Шведов. Брандт ухмыльнулся и сказал:

— Мы — гуманные люди. Предлагали сразу сознаться. Ведь умом правит тело, а не душа. Больное, оно воздействует на голову... Значит, не Гавриленко, а Шведов.

Командир отряда?

— Нет,— ответил Александр Антонович распухшими губами

— Послан по заданию?

— Нет... Его снова распростерли на полу. Резиновый шланг

Брандта был длиннее и тоньше шланга Плискуна, он извивался как змея и обхватывал бока... Есть предел физическому терпению. И сильный не выносит истязаний. Шведов потерял сознание. Облитый водой, он пришел в себя и понял, что может не выдержать пыток, и помимо своей воли повторит сказанное Новиковым. Нужно отнять у палачей хоть одну ночь. Стругалин обещал устроить побег. Вчера вечером под предлогом уборки камеры вывел его в коридор. Шведов в окно осмотрел двор. Из матраца решили сделать веревку для спуска со второго этажа. Подпольщик попросил Стругалина связаться с полицейским Лютым.

— Сообщи о моем аресте. Если начнет отказываться, назови имя Августы...

В разгоряченном мозгу все промелькнуло за долю секунды. Вдруг что-то важное обеспокоило его. Он силился вспомнить, что именно, но не мог и провалился в небытие. Холодная вода возвратила к действительности. И тут наступила ясность: до сих пор не было ни одной ставки с теми, кого выдал Новиков. Минула неделя, а их не схватили, значит, они скрылись. «Ну что с того, что я командир? Людей-то у меня нет... Если бы взяли — устроили очные ставки. Ясно, устроили бы». Он стал шептать:

— Устроили, устроили...

— Поднимите,— приказал следователь палачам.

Его посадили на стул. Лоскутки кровавой кожи свисали со спины. Шведов пытался что-то додумать, но не давала боль. «Что же я не учел? Что-то важное»...

Мысль, которую он так ловил, не пришла к нему. Отсутствие очных ставок с подпольщиками еще ни о чем не говорило. Его сводили только с Новиковым. Измученный, он воспринимал лишь этот факт, на его анализ сил не хватало. Действовал метод Брандта. К тому же следователь опасался, как бы в самом деле Новиков не оказался шизофреником, да и показания одного свидетеля — еще не показания. Каждый вновь схваченный патриот мог отказаться от Новикова и его утверждений. Палач Брандт хорошо знал советских людей - они шли на смерть молча. Ко всему — Брандту надоело сидеть в следователях, он хотел выслужиться. Он плеткой выбьет показания у Шведова. Начало уже есть.

— Значит, Шведов? — спросил Брандт.

— Да,— еле слышно ответил Александр Антонович и попытался облизать губы. Его душила жажда.

— Дайте воды,— приказал немец.

Закованными руками Шведов поднес кружку ко рту. К губам прислонить край не мог и положил его на зубы. Так и пил, медленно, словно с водой хотел набраться сил для последнего поединка с откормленным фашистом. Он решил признавать некоторые показания Новикова, но объяснять факты и характеризовать людей по-своему. Ему необходимо запутывать следствие и выигрывать время.

— Вы Шведов, а паспорт у вас на имя Гавриленко. Откуда? — спросил Брандт.— И зачем?

— Купил.

— Не понимаю.

— Чего? — тихо спросил Шведов. Он почувствовал облегчение после воды.

— Для чего ты купил паспорт на чужое имя?

— Чтобы жить легально.

— А на свою фамилию нельзя жить легально?

— А ваши тайные агенты разве рассекречены?

— Что-о? Что ты плетешь? — взорвался следователь.— Ты будешь подтверждать показания Новикова?

— Я это хотел сделать.

— Кто тебя прислал сюда? От кого ты получил задание?

— Предположим, я назову настоящую или вымышленную фамилию. Буду подтверждать шизофренические показания Новикова. Что это вам даст? Предположим, я начну говорить, что я организатор партизанского движения, разведчик, получил задание от некоего Сафо-ненко или Трофимова, которые меня в глаза не видели, а я их. Скажу о своих агентах в гестапо и тайной полиции, в комендатуре и в городской управе...

Переводчик, сидевший за машинкой, оторвал взгляд от бумаги и с недоумением взглянул на допрашиваемого: не бредит ли тот? А Брандт то бледнел, то краснел. Его опять обвели вокруг пальца. Но он сдержался и процедил сквозь зубы:

— Но этого Новиков не показывал.

— Странно, шизофренику верите, а мне нет,— ответил Шведов.— Я думал, вы квалифицированнее Миши...

И снова его бросили на пол. Успокоившаяся немного боль