Я не слышала, как музыка замолкла, а я оказалась за столом. Передо мной стояла тарелка дымящейся картошки с сосисками, а почти сведённые судорогой пальцы сжимали вилку… Напротив с такой же порцией еды сидела Римма, взлохмаченная от недавнего сна, но уже посвежевшая.

— Вилочку за маму? — поинтересовалась она, натыкая ломтики картошки прибором из своей тарелки.

— Мне показалось, что это Маэрор мне всё говорит, — не своим голосом пробормотала я, и увидела, что сестра согласно кивает в ответ.

— Так и подумала. На тебе лица не было, словно из тебя душу вынули, — пояснила Римма, деля сосиску вилкой на кусочки. — Трескай давай, а то мама жаловалась, будто ты святым духом удумала питаться. Эх, угораздило же тебя так полюбить!..

— Почему именно «полюбить»? — по-детски стала отмахиваться я от того, что на самом деле чувствую. Глупая! Римма видела меня насквозь!

— Да потому что ты не «влюбилась». Ты именно «любишь». Это всё равно, что проблема сладкоежки — когда влюбляешься, тебе всё равно что слопать — зефирку или печенье — лишь бы сладко было — «с глазу прочь, из сердца — вон». Те, кто любят, лопают только что-то одно, потому, что жить без этого не могут. И у тебя эту вкусняшку отобрали, — Римма неторопливо прожевала немного еды, пристально меня разглядывая. Проглотив, она тяжело вздохнула. — Эх, мне бы так! Слушай, а этот… он-то хоть любит тебя?

— Любил — однозначно. Так, что не побоялся меня выкрасть. Теперь же ненавидит настолько же сильно, насколько сильно обожал, — я опустила взгляд в стол, чувствуя, как глаза наполняются горячими слезами.

— От любви до ненависти… — вздохнула Римма, пристукнув вилкой о тарелку. — Тебе-то тогда с чего его любить?

— Не могу иначе. Невозможно, как бы ни старалась. Закрываю глаза — вижу его. А забыть… улыбки, смех… Они, словно треснутый старый сосуд, что позволяют жить мне, наполняющей его, как жидкость. Нет его, того, кто может новой улыбкой закрыть трещину или даже сделать новый сосуд, который точно не даст прорехи, — я качала головой, без аппетита разглядывая еду перед глазами, — а без опоры не будет меня…

— О… — удивленно протянула Римма, прекратив есть. — Это какой-то садомазахизм просто.

— Это по-иному называют. «Зов» — вот что это такое… — я подняла голову, попытавшись криво улыбнуться. Приятные воспоминания грели, и ими действительно хотелось поделиться.

— «Вечный Зов…» — сарказм Риммы был скорее детской шалостью, нежели попыткой меня обидеть. — И как это понимать?

— Ну, — я немного смутилась, не зная, как бы помягче описать весь процесс встречи нареченных Зовом друг с другом, поэтому решила воспользоваться знанием, почерпнутым из книги из библиотеки Клыка. — Есть такая легенда о двух детях бога Смерти, тёмных духах. Якобы жили они вместе в Царстве Мрака с тех самых пор, как создал их отец-Бог, Альдерас. Прослышали они, что вне полноправных владений родителя красоты существуют неведомые. Сговорились духи и сбежали из Царства, попав в Мир Живых, где позволено было жить детям детей Богов Солнца и Луны. Полюбились земли духам, а вскоре они поняли, что жить не могут друг без друга — настолько общая шалость и увиденные красоты прониклись в них. Узнал Альдерас, что сотворили его отпрыски и вернул их обратно, разгневавшись немилосердно…

Воодушевившись рассказом, я не заметила, как начала есть, но поняла об этом, увидев пробивающуюся улыбку Риммы. Тем не менее, происходящее не напугало меня, скорее распалило еще больше.

— Объяснил он сбежавшим, что не место им в ином мире, кроме как рядом с Отцом, потому, что только детям Кароса и Прозейдрады разрешено резвиться под сиянием Божьих ликов, пока они живут, чтобы потом неясными звездами стать после смерти подвластного тлену тела. «Отчего ты нам не даешь наслаждаться светом?» — удивились духи, на что Альдерас ответил им: «Не хочу я боли вам доставлять, ибо умерев, не увидите вы его до тех пор, пока я не позволю вам снова родиться в смертном теле.» Позабавил ответ духов. «Чего же нам бояться, если мы к Тебе и вернемся, Отец?»

Понял Бог, что не коснулся Свет верности к нему, не изменил детей его. Простил Бог их за слабость, однако всё-таки решил наказать за своеволие. Видя, как сильно дети привязались друг другу, Он их, созданных давным-давно из мрака и дыма, соединил в одно целое и снова разделил, сказав: 'Дам я вам право жить среди потомков моих брата и сестры, но за то, что вы сделали, я, как мои брат и сестра, дам вам жить много лет в телах разных, женском и мужском, но разлучаясь, в будете сильно тосковать друг по другу. Сможете вы и родить детей, но дети ваши будут иными, пусть и будут такими же духами Тьмы, как и их родители — Тень одного не сможет жить без Тени кого-то другого, ведь и перед их рождением я две Тени смешаю в одну и разделю снова, чтобы в одной оставалась часть другого, и они не имели покоя, пока не отыщут того, в чьей Тени заключена частица их Тени.

Не увидели духи в этом страха, и согласились, но поняла задумку Отца старшая из всех детей Бога Тьмы, Таутаринона, дочь Его. Пока отец, занятый созданием тел, не видел и не слышал, Она пробралась к счастливым родичам, преподнеся им своё подношение. «Получили вы от Отца в подарок жизнь вне Царства Тьмы. Есть и у меня Дар, но не вам, а вашим потомкам — где бы ни были они с момента рождения, едва появятся в них силы для рождения их детей, как услышат они голос другого духа, чья частица заперта в его Тени, и будут слышать его до тех пор пока не встретят они друг друга». Знала Таутаринона, что слышит Её слова высший Бог, что вскоре души подарит созданиям Тьмы, и стала просить Его чтобы Дар Её нельзя было отменить ни словом сестер и братьев Ее, ни словом Богов. Увидел Великий мудрость в деле бБогини, но не могло Слово Его стать выше Него самого, и заключил он эту истину в крови новых созданий — покуда течёт кровь тёплая хоть в одном творении Бога Тьмы или Его потомка, будет право Зова Тени жить, ибо кровь и Дух несут Жизнь, а Жизнь равносильна Великому.

Принял Бог Тьмы такой договор, и выпустил из своего Царства детей. Получив смертное тело, юноша-дух стал зваться Лий, девушка-дух взяла имя Нейя. И стали они первыми Тенями, ожившими под ликами Солнца и Луны. За ними пошли их братья и сёстры, но род будущий свой звали от имен первых полюбивших духов — Нелии.

Закончив рассказ, я некоторое время сидела молча, терпя появившуюся сухость