атмосферного слоя, над которым находится лишь абсолютный вакуум.

Над этой второй линией кисть или мел ставили точку – пятно, затем от этой точки проводили прямую к Земле, в направлении центра – расстояние, которое нужно было преодолеть.

«Пятьдесят километров!» – думали ученые.

И тогда, вспоминая о содержании письма и о том, что их просили изобрести, они качали головами. И один произносил слово короткое и шипящее, другой – тихое и длинное, третий – мелодичное, а четвертый – гортанное. Но все эти, такие разные, слова имели один и тот же смысл, и даже в самом бедном наречии находилось подходящее выражение, так как во всех языках у наречия «невозможно» есть свой эквивалент.

Глава 4

Послание тибюрса

Когда я уже собирался поместить это письмо на то место, которое определено ему хронологическим порядком изложения, то, несмотря на данное самому себе обещание приводить здесь – ради наставления молодежи – все разглагольствования господина Тибюрса до последнего, меня вдруг посетили сомнения. Очевидная неуместность данного послания оскорбляла во мне дух порядка и единства. Но я живо отверг столь глупые опасения ради стоящей передо мной задачи. Я даже рассчитываю, что заблуждения господина Тибюрса, приведенные все вместе и разом – словно люк, внезапно открывшийся над пропастью, – поразят читателя еще сильнее.

(Док. 502)

Герцогу Франсуа д’Аньесу,

Европа, Франция,

Париж, авеню Монтень, 40

Нагасаки, 20 июля 1912 года

Ante-scriptum. Прежде всего позволь тебя заверить: я сохраняю самую твердую надежду настигнуть беглецов. Теперь, когда мы это прояснили, представляю отчет о проделанной мною работе. Буду краток, так как спешу на пароход, отплывающий в Сингапур, via[45] Кантон.

Мой дорогой друг,

я только что вышел из тюрьмы, где пробыл неделю.

За то время, что прошло с моей последней каблограммы, я пересек всю Америку, от Нью-Йорка до Сан-Франциско, преследуя четырех персон, которые имели передо мной несколько дней форы. В этих четырех персонах – четырех мужчинах, исходя из полученных мною сведений, – я без труда узнал Хаткинса и Анри Монбардо, госпожу Фабиану Монбардо и мадемуазель Марию-Терезу Летелье, путешествующих переодетыми и изменив внешность.

В Сан-Франциско я узнаю, что накануне моего прибытия снялся с якоря пароход, направляющийся в Нагасаки… Я уже интуитивно что-то чувствую, подкупаю за огромные деньги служащего компании и с горем пополам – так как, увы, другого языка, помимо французского, я не знаю – выясняю, что на вышеуказанном пароходе отплыла компания из шести пассажиров. Имена не совпадают: но из этих шести человек четверо имеют приметы, диаметрально противоположные приметам моих беглецов… Улавливаешь? Это были они, перемудрившие с маскировкой! Они – с парой примкнувших к ним сообщников.

Долго не раздумывая, отплываю вслед за ними.

Прибываю. Нагасаки. Обхожу все гостиницы, одну за другой, и после тысячи трудностей, вызванных моим незнанием японского и английского, получаю, однако – благодаря добытой информации, стоившей мне весьма приличной суммы денег, – доказательство того, что одна французская пара, похожая на чету Монбардо, проживает в отеле таком-то, а другая пара, которой должны быть Хаткинс и мадемуазель Летелье, остановилась в соседней гостинице. Интуиция продолжает вести меня по следу! Я снимаю комнату в той гостинице, где, как я подозреваю, Хаткинс и мадемуазель Мария-Тереза скрываются под видом преподобного Джеймса Ходжсона и его дочери. Чтобы удостовериться в этом, я резервирую столик рядом с тем, который они должны занять за ужином, и уже сам иду переодеваться.

С первым же ударом гонга Тибюрс превращается в пожилого итальянского священника (как ты знаешь, это любимое перевоплощение моего учителя Шерлока Холмса. Я захватил с собой дюжину костюмов для перевоплощения, но эта сутана показалась мне наиболее подходящей). Ах! Скажу, не хвалясь: мое морщинистое лицо, орлиный нос, белый парик могли кого угодно ввести в заблуждение! Прекрасный грим!..

Однако же, когда я спускался по лестнице в ресторан, одна респектабельная дама, напротив, по этой лестнице поднимавшаяся, посмотрела на меня с ошеломленным видом… Другие постояльцы выглядят не менее пораженными, и на входе в столовую директор отеля, предупрежденный одним из этих остолопов, просит меня пройти в его кабинет.

Моя хитрость раскрыта. (Ничего не понимаю!) Я пытаюсь, несмотря ни на что, подражать итальянскому говору, но итальянского я ведь не знаю… Тогда в мою комнату поднимаются. Роются в моем багаже. Из-за моего причудливого гардероба сперва меня принимают за Фреголи[46], играющего свой очередной фарс… Но тут на дне моего пятого чемодана обнаруживается набор инструментов для вскрытия замков, с которым не расстается ни один серьезный детектив. Прекрасно! Теперь я уже – обыкновенный жулик. После составления протокола меня бросают за решетку. Благодаря французскому консулу мое заточение длится всего неделю; все выясняется. Однако я лишь чудом избежал выдворения на родину под надежной охраной.

Тем временем мне сообщают, что на следующий день после того, как я угодил в тюрьму, псевдопреподобный Ходжсон и его так называемая дочь отбыли в направлении Сингапура, via Кантон. Subito[47] – как выражался старый итальянский священник – я собираю вещи, чтобы последовать за ними сегодня же вечером, оставляя, к несчастью, в руках нагасакских властей мои инструменты, костюмы, парики, накладки – словом, весь мой бесценный «набор Шерлока».

Я задаюсь вопросом, почему Монбардо сопровождают Хаткинса? В Сингапуре я это выясню.

Так или иначе эта серия поспешных отъездов указывает на бегство; и раз уж они бегут, это наверняка они.

Прощай, мой друг. Не забудь передать от меня привет мадемуазель д’Аньес. Терпения и веры.

Тибюрс

P. S. Сейчас я так занят – то и дело приходится менять тактику, – что не могу писать тебе часто. Прости. Буду делать это при первой же возможности. Главное, передавай привет сестре.

Глава 5

Дождь… Град…

Вернемся в Мирастель.

Господин Летелье, возвратившись из своей поездки в Париж и Сен-Жени-Лаваль, не обнаружил в доме других изменений, кроме заметного улучшения в состоянии жены. И с 8 июля по 3 августа, то есть со дня его приезда до даты, к которой мы подошли, жизнь в замке была безнадежно однообразной. Основным занятием (трудом напрасным и источником раздражения) являлось наблюдение за неподвижным, неизменным пятном.

Правда, в какие-то дни обитатели Мирастеля, сами того не желая, забавлялись наблюдением за бросавшими вызов высоте «Лебоди» и «Клеман-Байярами», «Либеллюлями» и «Демуазелями», но после происшедшего с «Сильфом» и «Антуанеттой-73» атмосферная арена выглядела заброшенной и пустынной. Народ пребывал в подавленном состоянии. Даже господин Летелье ощущал