* * *

Вне зала суда Руденко продолжал добиваться у западных обвинителей коллективного протеста против «контратак» защиты. Он просил их подписать второе письмо, в котором «Белые книги» назывались «сомнительными источниками», наполненными пропагандой[1115]. Джексон отказался и попросил Руденко оставить в покое «Белые книги». В частном порядке Джексон тоже выказывал раздражение тактикой защиты; пару недель назад он жаловался Трумэну, что защита пытается «вбросить в суд всю пропаганду, какую только может»[1116]. Но он все же считал, что обвинение «не имеет и одного шанса из тысячи» заполучить поддержку Трибунала в этом вопросе, и поэтому решил, что лучшей тактикой будет закрыть на это глаза[1117].

7 июня Джексон в письме Руденко, Дюбосту и Максуэлл-Файфу рассуждал, что порядок суда давно сложился и изменить его невозможно. Он писал, что мартовское постановление Трибунала о Геринге стало катастрофой, поскольку позволяет подсудимому свободно предлагать любые объяснения в ходе допроса. Это приводит к серьезным затратам времени и к тому, что Трибунал теперь теряет контроль над слушаниями. Это вредит и обвинению, поскольку защита получила возможность вбрасывать «не относящиеся к делу материалы», а обвинение не имеет возможности протестовать, пока они не войдут в стенограмму процесса. Как заметил Джексон, подсудимым предоставили столько свободы, что всем обвинителям пришлось отложить в сторону большинство запланированных перекрестных допросов и они все еще не могут удержать процесс в русле обсуждения преступлений, совершенных подсудимыми и их организациями. Его беспокоило, что защита стремится создать такое впечатление, будто обвинение судит нацистских лидеров за их политическую деятельность и идеологию, а не за их преступления. Тем не менее он выражал уверенность, что обвинения составлены «так сильно», что их уже «ничто не может разрушить»[1118]. Руденко был не столь оптимистичен. Обвинение, возможно, и устояло перед атаками защиты, а вот репутация Советского Союза – вряд ли. И после гибели Зори ему, Руденко, приходилось гадать о своем собственном будущем.

Советская сторона одержала одну победу после окончания защиты Йодля 8 июня. Трибунал отклонил ходатайства Зайдля о том, чтобы приобщить к делу вторые письменные показания Гауса и вызвать Гауса как свидетеля, и постановил, что письменные показания не имеют законной силы, а устные показания Гауса ничего не добавят к сведениям о секретных протоколах, уже известных суду. Западная печать известила об этом решении, объявив, что Трибунал наконец положил конец кампании защиты, стремившейся приобщить к делу «так называемый секретный договор между СССР и Германией о разделе Европы на сферы влияния». Советские представители обрадовались этому решению, хотя прекрасно понимали его пределы. Благодаря широкому освещению в прессе детали секретных протоколов уже стали общеизвестными[1119].

После того как Трибунал объявил решение, касающееся секретных протоколов, Руденко в третий раз обратился к западным обвинителям, умоляя их действовать сообща против нападок защиты на страны-обвинители. Джексон возразил: сомнительно, что оставшиеся пять подсудимых (Зейсс-Инкварт, Папен, Шпеер, Нейрат и Фриче) создадут столько же проблем, сколько прежние[1120]. Британцы, которых теперь били из-за Норвегии, проявили больше понимания. Максуэлл-Файф предложил каждому главному обвинителю подать судье из своей страны меморандум с протестом против тактики защиты выдвигать встречные обвинения против союзных держав[1121].

Советская сторона получила короткую передышку на время защиты Зейсс-Инкварта и Папена, которая прошла в течение недели, начиная с 10 июня. Оба подсудимых винили западные державы в том, что они оставили Германию и Австрию на волю политических радикалов. Советское обвинение не играло важной роли в этих двух делах и согласилось отдать перекрестные допросы западным обвинителям. Руденко заверил Москву, что в любом случае будет следить за соблюдением советских интересов. Перед тем как Зейсс-Инкварт занял свое место, Руденко вручил Джексону список вопросов о службе подсудимого заместителем Ханса Франка, генерал-губернатора Польши. В чисто советском стиле этот документ представлял собой сценарий с заранее расписанными ожидаемыми ответами и дальнейшими вопросами[1122]. Джексон вежливо взял его и отложил в сторону.

Защита Зейсс-Инкварта уделяла основное внимание службе подсудимого на посту канцлера Австрии и лишь кратко затрагивала Польшу. Зейсс-Инкварт не пытался отрицать, что немецкая оккупационная администрация Польши проводила массовые аресты, заточения и убийства тысяч польских интеллектуалов. Но он доказывал, что это были ограниченные меры против польского Сопротивления. На вопрос Додда, признает ли он ответственность наряду с Франком «за все, что творилось в Польше», Зейсс-Инкварт ответил, что ничего не отрицает[1123].

Папен, напротив, отрицал всякую личную уголовную ответственность, утверждая, что во время его службы вице-канцлером Германии пытался оказывать умеряющее влияние на политику. На вопрос Максуэлл-Файфа, почему Папен так долго не мог узнать «очевидной правды» о Гитлере, тот переложил ответственность. Он указал, что британские и французские руководители охотно сотрудничали с Гитлером во время Мюнхенского кризиса и вплоть до самой Польской кампании, хотя «знали обо всем, что творилось». Затем Папен приятно удивил советскую сторону, объявив, что немецкое вторжение в Россию было ужасным преступлением[1124].

* * *

Схватка за Катынь маячила на горизонте и близилась с каждым днем. В Москве комиссия Политбюро всю неделю доводила до ума планы предстоящих показаний свидетелей. 11 июня Вышинский, Трайнин, Круглов, министр юстиции Николай Рычков и другие собрались и составили новый список из восьми потенциальных свидетелей. В него вошли профессор Базилевский и еще три советских гражданина, служившие немецким оккупантам в Катынском районе (два ночных сторожа и горничная). Список включал также советского инженера, интернированного в немецкий лагерь военнопленных в Смоленске, и немецкого солдата, взятого в плен красноармейцами. Еще два свидетеля были судмедэкспертами. Доктор Марко Марков, член организованной немцами Международной комиссии по Катыни, уже признался перед Народным трибуналом в оккупированной советскими войсками Болгарии, что подписал немецкий отчет под принуждением. Ожидали, что он повторно выступит в Нюрнберге. Профессор Виктор Прозоровский, член комиссии Бурденко, возглавлял группу советских судмедэкспертов, изучавших место захоронения в январе 1944 года. Как и Базилевский, он встречался с западными журналистами в ходе их поездки в Катынь[1125].

Советские планы касательно Катыни теперь начали быстро воплощаться в жизнь. Комиссия Политбюро поручила своей катынской подкомиссии (Трайнин, Шейнин и Райхман) обеспечить доставку советских свидетелей из Москвы в Берлин на следующий день, 12 июня. Их должны были сопровождать агенты советской госбезопасности. Рычков должен был следить за событиями в Нюрнберге из Москвы, пока Вышинский с Молотовым в Париже на совещании Совета министров иностранных дел обсуждали мирные договоры с Румынией, Болгарией, Италией, Венгрией и Финляндией[1126].

Почти сразу все