вошли в общедоступную стенограмму. А теперь благодаря интригам американского обвинителя подлинный текст протоколов попал в американскую печать. Трудно сказать, могли ли Руденко и Зоря предотвратить такое развитие событий, но они имели все основания бояться сталинской ярости.

На другое утро, когда начал давать показания следующий подсудимый – бывший вождь гитлерюгенда Бальдур фон Ширах, – все заметили, что Зоря отсутствует за столом советских обвинителей в зале суда. Офицер Смерша подошел к одному из членов советской делегации и сообщил, что обнаружил помощника обвинителя в его номере – застреленным в голову. Горшенин позвонил в Москву и доложил, что Зоря покончил с собой. В Нюрнберге советские делегаты рассказывали другую историю: Зоря случайно застрелился, когда чистил пистолет. Руденко лично рассказал Джексону об этой смерти и попросил разрешения вывезти тело в советскую зону оккупации Германии[1088].

Ил. 41. Николай Зоря и его коллеги в их лучшие дни во Дворце юстиции. 1946 год. Николай Зоря (первый справа), Лев Шейнин (второй справа), Марк Рагинский (по другую руку от Шейнина), Лев Смирнов (за Рагинским), Юрий Покровский (первый слева). Источник: Российский государственный архив кинофотодокументов. № 0-359141. Фотограф: Виктор Тёмин

Никто не верил, что гибель Зори была случайной. Переводчица Ступникова размышляла, убийство это или самоубийство, и позже вспоминала, как она и другие члены советской делегации «молча» думали о возможных причинах[1089]. Некоторые американские обвинители винили советскую госбезопасность. Додд предполагал, что Зоря слишком сдружился с американцами и британцами и МВД его «устранило»[1090]. Вполне возможно, что МВД было причастно к гибели Зори, хотя для Сталина было типичнее вызвать человека в Москву, а затем арестовать и расстрелять. Возможно, Зоря решил покончить с собой, предвидя такой исход. Возможно также, что для этого немедленного «устранения» имелись другие причины помимо разглашения секретных протоколов. Сын Зори впоследствии утверждал, что его отец стал сильно переживать из-за катынского дела и запросился назад в Москву, чтобы поговорить с Вышинским о пробелах в советской доказательной базе, – и кто-то встревожился из-за этого настолько, что отдал приказ о ликвидации[1091].

Джексон, подозревая грязную игру и стараясь избежать международного скандала, поручил одному из своих людей втихомолку расследовать эту историю в обход Отдела по расследованию преступлений Армии США. Ему сообщили, что вряд ли русский генерал стал бы сам чистить свой пистолет, заряженный и направленный себе в лоб. Джексон хотел, чтобы процесс продолжался без препон и не стал поднимать шума. Покровский сопроводил тело в Лейпциг, находящийся в советской зоне оккупации, и там его похоронили в могиле без надгробного памятника[1092].

Зайдль, ободренный успешным сливом секретных протоколов в печать, удвоил свои старания предъявить их как доказательство защиты. На другой день после гибели Зори Зайдль подал в Трибунал другое ходатайство, где снова настаивал, что эти соглашения были принципиальной частью советско-германского Пакта о ненападении и потому ключевым доказательством защиты Гесса. В своем ходатайстве он ссылался на то, что узнал детали секретных протоколов от Гауса, с которым говорил впервые 11 марта в присутствии американского военного в комнате для допросов Нюрнбергского суда, во Дворце юстиции. Поскольку Гаус смог точно вспомнить содержание секретного протокола, Зайдль попросил его дать письменные показания по памяти. По словам Зайдля, Гаус в одиночку набросал свои письменные показания в своей камере в свидетельском отделении нюрнбергской тюрьмы[1093].

Ходатайство Зайдля местами читается как шпионский триллер. Он изложил драматическую историю о том, как в его распоряжении оказалась копия секретных протоколов. Он рассказал, как в начале апреля 1946 года один американский военнослужащий тайно вручил ему два документа, которые оказались секретными протоколами, датированными августом и сентябрем 1939 года. Зайдль спросил своего собеседника о происхождении документов, и тот ответил, что это копии с фотостатов, «захваченных армиями западных держав». Через несколько дней Зайдль показал эти документы Гаусу, и тот сказал, что они абсолютно вне всяких сомнений подлинные. Вскоре Гаус подготовил вторые письменные показания, которые Зайдль вручил Трибуналу 13 апреля вместе с самими документами. Зайдль оспорил заявления советских обвинителей, что у Гауса слабая память, и предложил выслушать его как свидетеля, чтобы устранить все сомнения[1094].

* * *

Разоблачение секретных протоколов привело в ярость советских руководителей. На другой день после гибели Зори Вышинский созвал экстренное совещание комиссии Политбюро по Нюрнбергскому процессу, чтобы выработать план действий в связи с Катынью. Комиссия составила для Никитченко декларацию, которую он должен был распространить от своего имени среди судей из западных держав. В ней выражалось несогласие с интерпретацией Трибуналом статьи 21 Нюрнбергского устава и его решением позволить защите вызывать свидетелей для дачи показаний о Катыни. Комиссия понимала, что это вряд ли изменит ситуацию, и обсудила также подбор советских свидетелей, которые могли бы оспорить показания немецких. Вышинский, Трайнин, глава МВД Сергей Круглов и другие члены комиссии составили первую версию списка из трех свидетелей советского обвинения: митрополит Николай (бывший членом комиссии Бурденко), профессор Борис Базилевский, служивший заместителем бургомистра Смоленска во время немецкой оккупации (один из «свидетелей», с которыми знакомились западные журналисты во время организованной советскими властями экскурсии в катынский лес в январе 1944 год), и Сергей Колесников, председатель Исполнительного комитета Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР и соавтор отчета Бурденко[1095].

Комиссия Политбюро также создала подкомиссию по Катыни в составе Трайнина, помощника обвинителя Шейнина и генерал-лейтенанта МГБ Леонида Райхмана, поручила ей изучить все советские материалы об этом массовом убийстве и отобрать документы, лучше всего «разоблачающие» виновность немцев. Этой подкомиссии дали пять дней на выполнение задачи. Трайнин и Шейнин (глава следственного управления Прокуратуры СССР), вероятно, знали, что большая часть изучаемых ими документов сфабрикованы, и, конечно, понимали ведущуюся политическую игру. Райхман был полностью в курсе всех аспектов катынского дела и играл важную роль в советской операции прикрытия. Как глава «польской группы» НКВД он подписал приказ о расстреле. Он также участвовал в фабрикации доказательств для отчета Бурденко[1096].

В Нюрнберге, в разгар сплетен о секретных протоколах и слухов о гибели Зори, продолжалась защита Шираха с ее собственной тихой драмой. Ширах следовал уже сложившейся практике защиты, оспаривая советские доказательства – в частности, доклад Чрезвычайной государственной комиссии, обвинявший немцев в том, что они якобы применяли во Львовской области те же методы сокрытия своих преступлений, что и в Катыни. Ширах оспаривал свидетельские показания в этом отчете, в том числе письменные показания французской свидетельницы Иды Вассо о том, будто члены гитлерюгенда во