действительно стремился уничтожить чешскую нацию. Нейрат советовал изгнать из Богемии и Моравии всех чехов, «непригодных для германизации», в том числе весь образованный класс. Он также предлагал меры по искоренению чешской культуры, такие как «уничтожение чешского исторического мифа», и кампанию против чешского языка. Он рекомендовал оставить только тех чехов, которых определили бы как пригодных для «германизации путем индивидуального селективного скрещивания», поскольку немцев не хватило бы для заселения страны в случае «полной эвакуации всех чехов»[1137].

Максуэлл-Файф напомнил Нейрату, что обвинение ставит в вину ему и многим другим подсудимым геноцид, «который мы определяем как уничтожение расовых или национальных групп». Затем он процитировал определение геноцида, данное Рафалом Лемкиным: «скоординированный план», нацеленный на разрушение «фундаментальных основ жизни национальных групп» с намерением «уничтожения самих этих групп»[1138]. Летом и осенью 1945 года Лемкин добился того, чтобы в список «военных преступлений» Обвинительного заключения вошел и геноцид, определяемый как «умышленное и систематическое истребление народов, то есть массовое истребление людей, принадлежащих к определенным расам и национальным группам»[1139].

Термин «геноцид» не упоминался в суде после зачитывания Обвинительного заключения в первый день процесса. Максуэлл-Файф не только возобновил его обсуждение, но и расширил определение, включив в этот термин насильственную ассимиляцию. Это действительно отвечало изначальной концепции Лемкина, как он сформулировал ее в книге 1944 года «Правление государств Оси в оккупированной Европе». Лемкин доказывал, что «геноцид» охватывает широкий спектр технологий группового уничтожения, включая борьбу против интеллигенции, запрет родного языка в образовании и выкачивание экономических ресурсов группы[1140]. Максуэлл-Файф объявил: «Вы намеревались уничтожить чешский народ как национальную сущность с ее собственным языком, историей и традициями и ассимилировать в Великий германский рейх». Нейрат ответил: «Заставить чехов исчезнуть как нацию было совершенно невозможно. Но некоторые чехи могли глубже инкорпорировать себя в Рейх»[1141].

Британское обвинение подняло вопрос геноцида отчасти с подачи Богуслава Эчера, члена КОНВП и специального эмиссара Чехословакии в МВТ. Вместе с эмиссарами Польши и Югославии (Станиславом Пиотровским и Альбертом Вайсом) он несколько месяцев просил обвинителей расширить применение и дефиницию этого термина[1142]. Сам Лемкин приехал в Нюрнберг в начале июня и принялся осаждать обвинителей, буквально убеждая их в необходимости применения термина «геноцид» к уничтожению нацистами национальных, расовых и религиозных групп через уничтожение их культур. Он также разослал статью «Необходимость выработки концепции геноцида в ходе процесса», в которой доказывал, что такие термины, как «массовое уничтожение», не ухватывают подлинной сути нацистских преступлений[1143]. Эчер и другие эмиссары были согласны с Лемкиным, что представленные к тому моменту в суд доказательства свидетельствовали о проведении геноцида не только против евреев, поляков и цыган, но и против «отдельных классов» в Чехословакии и Югославии, в том числе против интеллигенции и духовенства. И Эчер, и Лемкин были довольны тем, как Максуэлл-Файф допрашивал Нейрата; Эчер от души поздравил Максуэлл-Файфа, а Лемкин послал личное письмо с похвалами и благодарностями[1144].

Советские обвинители, которые до того наблюдали, как с начала выступлений защиты увеличивается разрыв между ними и западными обвинителями, теперь не знали, как реагировать на дискуссию о геноциде с учетом расширительного толкования, которое Максуэлл-Файф придал этому термину. Во время войны и Эчер, и Трайнин призывали организовать постоянный международный уголовный суд для отдельных лиц, обвиняемых в военных преступлениях. Но теперь Эчер и советские обвинители оказались по разные стороны баррикад. Эчер, как и Лемкин и многие другие, хотел, чтобы введенные в Нюрнберге концепции международного права применялись не только для уголовного преследования тех, кто действовал в интересах европейских стран Оси, но и для защиты прав человека по всему миру[1145]. Он ранее рекомендовал, чтобы в заключительных речах обвинителей и в приговоре освещался весь спектр проявлений такого преступления, как «геноцид», не только в виде неотлагательного правосудия, но и для создания прецедента, способного обеспечить «мирное развитие народов в будущем»[1146]. Тем временем советская сторона начинала осознавать, что язык прав человека – как и язык военных преступлений – может служить любым политическим целям. Его с той же легкостью можно было обратить против СССР и его интересов.

Советские власти продолжали посылать юристов и дипломатов для участия в международных организациях, нацеленных на защиту мира, безопасности и международного права, но все яснее понимали, что эти организации могут стать форумами для критики или вмешательства в политику Москвы в Восточной Европе. Их застали врасплох в середине июня, когда Экономический и Социальный Совет ООН предложил включить в мирные договоры, составляемые министрами иностранных дел союзных держав в Париже, пункты, гарантирующие права человека. Советский юрист Николай Орлов ответил, что бывшие европейские страны Оси «должны подготовиться к человеческим свободам, прежде чем их получат»[1147]. Советские власти устанавливали марионеточные режимы в Румынии, Венгрии и Болгарии. Они не хотели, чтобы кто-либо указывал им, что и как делать.

* * *

Выступления свидетелей защиты подходили к концу, а советская сторона все еще пыталась разобраться в возможностях и опасностях международного права. Во время немецкой оккупации Сталин и Молотов предвкушали пропагандистскую ценность особого международного трибунала для суда над бывшими нацистскими вождями, надеясь привлечь внимание мира к гигантским военным потерям СССР и обосновать советские требования репараций. Даже когда вопрос репараций зажил своей отдельной политической жизнью, СССР продолжал призывать к созыву трибунала, воображая его инструментом окончательного утверждения в роли мировой державы. После долгих трудов Советский Союз достиг этой цели в Нюрнберге. Но все пошло не по советскому плану. Подсудимые и их защитники постоянно поднимали вопрос, не виновны ли сами советские руководители и организации в военных преступлениях и преступлениях против мира. Зайдль и другие адвокаты защиты – похоже, с ведома судей из западных стран-союзников – оглашали в зале суда тайную историю советско-германского сотрудничества. Также они при помощи прессы выставляли действия СССР на суд мирового общественного мнения. Советские руководители познали на горьком опыте, что даже те международные институты, которые они сами помогли организовать, могут быть использованы против них. А Катынь тем временем уже нависала в виде очередной угрозы.

Глава 12

Катынская схватка

Заместитель министра иностранных дел Соломон Лозовский, глава Советского информационного бюро, был опытным пропагандистом. Он направлял советскую печатную кампанию во время войны, обрабатывая поступающую с фронтов информацию. Лозовский умел обращаться со словами и обладал непревзойденным чувством юмора. Американская фотокорреспондентка Маргарет Бурк-Уайт, бывшая в Москве во время жестоких бомбардировок лета 1941 года, позже писала о его непринужденном общении с иностранными корреспондентами: «Он был