(nobiles) и незнатных (ignobiles) рыцарей[1260]. Разумеется, это совсем не означает, что консолидация рыцарского класса не получила развития на кастильской почве. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что уже в начале XI в. под влиянием Наварры (в этот период Кастилия входила в состав державы наваррского короля Санчо I), общеевропейский термин «miles» не только проник восточнее Эбро, но и стал неотъемлемым элементом правового лексикона эпохи, что видно прежде всего по документальным текстам. Причем, как и за Пиренеями, в XII в. он применялся и к королям, которые, вместо прежнего определения «отважный воин» (bellator strenuus), стали именоваться «отважный рыцарь» (miles strenuous)[1261]. К середине следующего столетия в этом же значении наряду с латинским «miles» стало употребляться и синонимичное ему старокастильское слово «caballero». Среди прочего об этом свидетельствует, в частности, сопоставление аналогичных мест двух версий фуэро Кордовы, изданного в 1241 г. покорителем города королем Фернандо III Святым как в латинском, так и старокастильском варианте[1262].

При всей отмеченной выше важности факта превращения местного рыцарства в привилегированную социальную группу в рамках консехо, обусловленного наличием у представителей этого класса дорогостоящего вооружения, снаряжения и боевого коня, само по себе это не могло сформировать общерыцарскую идентичность. Следовательно, существовали и другие причины: ведь даже местные рыцари сознательно противопоставляли себя представителям других обеспеченных слоев городского населения, едва ли принципиально отличавшимся от них по материальному положению. Таким образом, рыцарская идентичность не могла базироваться только на материальных преимуществах, которые предоставлял рыцарский статус.

Судя по данным источников, значительную роль в развитии самосознания рыцарей сыграло также формирование особой системы рыцарского воспитания, постепенно складывавшейся по меньшей мере с начала XII в. (причем ее истоки относятся к более раннему времени). Тексты XIII в., прежде всего «Первая всеобщая хроника», позволяют выделить два основных этапа этой системы: воспитание детей вассала в доме сеньора и пребывание будущего рыцаря в статусе оруженосца.

Первый этап изначально был генетически связан с институтом заложничества. Отголосок этих времен сохранился в «Первой всеобщей хронике». Ее авторы, повествуя о начальном этапе истории Кастилии, сообщают, что первый кастильский судья (фактический правитель области) Нуньо Расуэра собрал в своем доме сыновей «рыцарей и видных людей Кастилии». Они воспитывались вместе с его собственным наследником, а став взрослыми, естественным образом признали его преемником отца[1263]. Параллелей подобному рассказу можно найти множество и за пределами Пиренейского полуострова. Так, известный агиограф Ар дон (или Смарагд) сообщает, что сын графа (потомка эмигрантов из Готской Испании) Витица, будущий св. Бенедикт Аньянский, вместе с родным братом получил воспитание при дворе Пипина Короткого. Уже с 15 лет он начал ходить в походы сначала с самим Пипином III, а затем с его наследником, Карлом Великим[1264]. Замечу, что рассказ «Первой всеобщей хроники» относится к середине — второй половине IX в., т. е. приблизительно к тому же периоду, когда создавался текст Ардона[1265].

Тем не менее к XIII в. рассматриваемый характер института претерпел значительные изменения и вышел далеко за рамки заложничества. Судя по текстам, в новую эпоху он стал прежде всего возможностью для детей вассалов (особенно бедных) не только получить в доме сеньора то воспитание (владение оружием, конем, умение охотиться), которое было недоступно в родительском доме. При этом воспитатель нередко вооружал воспитанника за свой счет, посвящал его в рыцари и даже женил, обеспечивая тем самым более благоприятные стартовые позиции[1266]. Но в данном случае особенно важен факт приобщения воспитанника к сословным ценностям — «costumbres», вне зависимости от того, кто выступал в качестве наставника — сам сеньор или его доверенный вассал (последнее имело место при воспитании сыновей короля и, возможно, наиболее высокопоставленных магнатов)[1267].

Далее следовал период пребывания в статусе оруженосца. Выше я уже писал о статусе этой социальной группы. Поэтому, не вдаваясь в детали, в данном случае обращу внимание лишь на тот факт, что вне зависимости от шансов оруженосца принять посвящение в рыцари под руководством патрона он приобретал опыт участия в военных действиях и доводил до совершенства приобретенную в детстве боевую выучку[1268]. При этом сеньор мог дать (и давал, по меньшей мере в идеале) оруженосцу пример подлинно рыцарского поведения[1269], тем самым также приобщая молодого человека к сословным ценностям.

* * *

Вне всякого сомнения, рыцарское воспитание играло значительную роль в формировании и воспроизводстве сословной рыцарской идентичности. Но само по себе и оно было неспособно сформировать ее единые формы, хотя несколько сглаживало дистанцию между представителями разных слоев светского феодального класса. В поисках дальнейших объяснений целесообразно обратить внимание на выводы исследователей национальной идентичности, принадлежащих к «примордиалистскому» направлению («культурный примордиализм»). Часть из них, если и не утверждают, что подобная идентичность существовала всегда, отмечают значение для ее формирования неких общих атрибутов, символов и воспоминаний, главным образом неписаных (Э. Шилз, К. Гирц и др.)[1270].

Следует заметить, что в XII–XIII вв. (а, вероятно, даже несколько ранее) произошло складывание и совершенствование, а также распространение на все страты рыцарства (светской части феодального класса) комплекса образов и ритуалов. Прежде всего обращусь к ритуалам. По мере вызревания кастильского феодализма в XII в. при активном внешнем (французском) влиянии сложились и трансформировались как минимум два типа таких ритуалов. Первый — посвящение в рыцари. Разумеется, его развернутое описание приводится лишь применительно к королям, но косвенные данные (и даже оговорки) свидетельствуют о том, что постепенно и в низших слоях рыцарства обряд вручения оружия также трансформировался здесь в особую церемонию.

Как и за Пиренеями, в Кастилии и Леоне не существовало ее абсолютно унифицированной формы. Однако общее представление о ней дает развернутое описание, содержащееся в «Семи Партидах». Согласно ему весь ритуал можно подразделить на восемь основных элементов:

1) всенощное бдение и молитва посвящаемого;

2) словесная формула — посвящавший спрашивал, готов ли посвящаемый стать рыцарем и исполнять свой долг;

3) в случае утвердительного ответа посвящавший или назначенный им рыцарь привязывал посвящаемому шпоры;

4) опоясывание мечом — посвящавший мог сделать это лишь лично;

5) клятва на мече, извлеченном из ножен; посвящаемый клялся не пожалеть жизни за веру, «сеньора по рождению» (т. е. короля) и свою землю;

6) посвящавший давал посвящаемому ритуальную пощечину;

7) ритуальный же поцелуй в губы — знак мира;

8) обряд снятия меча; его проводил другой человек, который уподоблялся крестному отцу (padrino), принимавшему крестника из купели[1271].

Описанный ритуал датируется 60-ми годами XIII в. и явно отмечен каталанскими или провансальскими влияниями. Во всяком случае, выделенные мной элементы 1–4, 6 (ритуальная пощечина — наиболее показательная часть ритуала в силу своей оригинальности) и 7