и была недоступна для большей части светской аудитории. Известно, что основополагающим принципом структурирования средневекового исторического текста выступала категория времени. В этом смысле повествование о прошлом являлось прежде всего «chronica», т. е. тем, что Евсевий Кессарийский определял как cronikoi kanónez (хронологические таблицы), а его переводчик на латинский язык Евсевий Иероним — как «Temporum liber» («книга времен»). Любое подразделение на более частные жанры (анналы, истории и др.) в конечном счете оказывалось вторичным, несмотря на известные слова Исидора Севильского о том, что история говорит о современных временах, тогда как анналы — о временах прошедших («Inter historiam uero et annales hoc interest, quod historia est eorum temporum quae uidimus, annales uero sunt eorum annorum quos aetas nostra non nouit»)[1308].

По наблюдениям Г.-В. Гетца, цель хроники — представить прошлое и связать его с настоящим посредством интеллектуальной репрезентации в виде рассказа. Этой цели подчинены важнейшие черты, отличающие хронику от других письменных жанров. К их числу исследователь относит: 1) особый предмет повествования (отбор тех событий, которые заслуживают быть увековеченными — memorabilia gesta); 2) стремление к правдивости изложения; 3) исследование прошлого, и прежде всего «истоков» (origines); 4) намерение передать будущему свидетельства о прошлом (memoriae commendare); 5) манера изложения материала в соответствии с хронологическим порядком событий[1309]. Вместе с тем восприятие категории времени в Средние века отличала весьма существенная особенность: хронологическая последовательность изложения событий и явлений не предполагала автоматического изменения их сути и характера. Именно это, по мысли средневекового историка, и позволяло извлекать из прошлого поучительные примеры и уроки, вполне соизмеримые с настоящим и, следовательно, пригодные для практического использования[1310].

Следует напомнить, что именно эта — дидактическая — функция истории и выделялась составителями «Партид» в Part. II.21.20. Но до той поры, пока исторические тексты писались на латыни, заложенные в них поучительные примеры и уроки оставались недоступными для подавляющей части мирян, включая рыцарей. Открыть новые возможности могло лишь повествование на понятном для подобной аудитории языке. Таким образом, возникновение историографии на разговорном языке выглядит вполне естественным продолжением предшествующей традиции историописания.

Это представление о естественности перехода от латинской историографии к старокастильской противоречит устоявшемуся взгляду на формирование историографии на разговорном языке, который акцентирует внимание на факте разрыва традиции. С легкой руки последователей X. Уайта подобный подход оперирует употребляемым без перевода английским выражением «Romancing the Past». Как известно, оно вошло в обиход после выхода в 1993 г. книги американского историка средневековой литературы Г. Шпигель[1311]. Истоки и сущность своего метода исследования средневековой историографии сама автор определила в выступлении на I Международной конференции по изучению средневековой хронистики (1996)[1312]. Главным для нее является представление об исторической прозе как об одном из видов нарративных текстов, не имеющем принципиальных отличий от других литературных жанров: «Подлинный историографический анализ должен всегда затрагивать как социальную, так и формальную сторону исследуемого сочинения; он обязан сосредоточиваться на "социальной логике" текста в двояком смысле, т. е. с учетом как его структуры, так и дискурса как структурируемого "логоса"»[1313]. Проще говоря, процесс формирования исторического текста, по Г. Шпигель, сводится к сведению воедино некой суммы исходных элементов, отбираемых и структурируемых составителями в строгом соответствии с задачами (главным образом политическими), поставленными ими для самих себя. Понятие «реальность» при этом отрицается в принципе.

На испанском материале подобные подходы еще на рубеже 1980–1990-х годов применила американская исследовательница Н. Дайер, назвавшая свою статью более чем красноречиво — «Историография Альфонсо X: литературный нарратив». Для нее составление «историй» (прежде всего «Истории Испании» Альфонсо X, о которой, собственно, и идет речь) сводится исключительно к встраиванию фактов в готовую схему исторического времени, унаследованную от латинской хронистики[1314]. Еще более категоричным выглядит вывод французского филолога Ж. Мартэна, сводящего весь процесс создания хроник к пяти основополагающим операциям. Вот они: 1) «reproduire» — выявление структурных элементов (историограмм); 2) «réunir» — их отбор в соответствии с заранее поставленными задачами; 3) «assembler, bâtir» — устранение внутренних противоречий между историограммами; 4) «assembler, agencer» — встраивание элементов в заданную структурную цепочку; 5) «reviser» — конечная сверка, чистовое устранение неувязок, а при необходимости и добавление недостающих скреп. Таким образом, в основе творчества создателей «Истории Испании», как оказывается, лежит лишь незамысловатый «труд ножниц и клея»[1315].

На первый взгляд подобные подходы представляются достаточно логичными. Тем не менее Бог, как и всегда, проявляет себя в деталях. В данном же случае читатель так и не получает ответа на некоторые «несвоевременные» и «глупые» вопросы. Главный из них заключается в явном противоречии между предложенными выводами и хорошо известными фактами. Так, и Н. Дайер, и Ж. Мартэн уверенно связывают описанные историографические манипуляции с политическим курсом Альфонсо X. Однако уже Д. Каталан Манендес Пидаль выделил два этапа в процессе создания «Первой всеобщей хроники». На первом этапе (до начала 1280-х годов) неизвестные писатели работали под непосредственным руководством Альфонсо X, создавая капитальную «Историю Испании». Но их труду не суждено было завершиться: в 1284 г. «Император культуры» скончался, а еще ранее, в 1282 г., его сын и наследник Санчо IV поднял мятеж против своего отца, который превратился в беглеца в собственном королевстве, едва ли способного уделять достаточное внимание своему глобальному историографическому проекту. К тому же одновременно работа велась и над другим проектом — «Всеобщей историей», которая, очевидно, была более важной для Альфонсо X.

В итоге «История Испании» была доведена лишь до эпохи мавританского завоевания (начало VIII в., гл. 633). Вся дальнейшая работа велась уже во времена Санчо IV (1282 (1284) — 1295). В отличие от отца, он не уделял этому делу сколь-нибудь значительного времени. Соответственно, масштабный историографический проект усох до размеров хроники (пусть и весьма значительной по объему). Правда, и после этого использовались ранее заготовленные материалы, но они применялись гораздо менее творчески, чем ранее. После 982-й (максимум 985-й) главы изложение основывается лишь на двух источниках — уже упоминавшихся хрониках Луки Туйского и Родриго Толедского, а главы 1050–1135 представляют собой лишь старокастильский перевод текста последнего[1316]. Так вот: и сюжет, о котором рассуждает Н. Дайер (интерпретация биографии Альфонсо VIII), и история о первых судьях Кастилии, являющаяся предметом анализа Ж. Мартэна, располагаются (NB!) именно после 633-й главы. Так не скудностью ли источников объясняются прежде всего манипуляции с «ножницами и клеем»? Главное же то, что Санчо IV проводил курс, мало согласовывавшийся с централизаторскими устремлениями его отца[1317]. Так под какую же политическую линию подстраивались хронисты, создававшие упомянутые разделы «Первой всеобщей