стабилизировалась. Приборы указывают на безукоризненную работу двигателя. С гидравликой – тоже все в норме. Аварийные индикаторы не горят. Перепускной клапан турбины работает без нареканий.

Возникла пауза, и шлем Паркера слегка повернулся, будто он ожидал моей реплики на его слова.

Полеты для пилотов – почти религия, и они вечно перед взлетом вслух проговаривают то, что видят на приборах, – будто литургию исполняют:

«…Температура стабилизировалась. Приборы указывают на безукоризненную работу двигателя. С гидравликой – тоже все в норме. Аварийные индикаторы не горят…»

– Слева чисто?

Я проверила еще раз. Доложила:

– Все чисто.

– Ладно. Давай перенаправим воздух на первый движок. Руки свободны? – Паркер демонстративно поднял руки над головой и ткнул кулаком правой руки в раскрытую ладонь левой. Голос его был спокойным и терпеливым, и меня в очередной раз поразила разница между Паркером-учителем, каким он явил себя сейчас, и Паркером-придурком, каким он был обычно.

– Мои – свободны, – доложила я.

Наземная команда снаружи поспешно перетащила шланг от воздухозаборника второго двигателя к воздухозаборнику первого, расположенного по противоположному борту самолета.

– Готова к началу прогона движка номер один?

– Готова.

Мой голос, очевидно, слегка надломился, но по мне так понимая, что под тобой оживает красавец-самолет, уж лучше говорить нетвердым голосом, чем радостно хихикать. Мы прошли один за другим те же пункты инициализации двигателя номер один, и к концу этой процедуры мой голос почти уподобился своим спокойствием голосу Паркера.

– Управление дроссельной заслонкой активировано. Отлично… Отключаемся от принудительной подачи воздуха. – Он поднял руки над головой. – Руки свободны?

– Мои – свободны.

Они были свободны от любых инструментов либо иных предметов и, что несколько удивительно, совершенно не дрожали, хотя все мои нервы, казалось, неистово вибрируют. Все же, несомненно, иметь дело с самолетами бесконечно проще, чем с людскими толпами, и, что немаловажно, гораздо, гораздо более увлекательно.

Наземная команда вскоре отсоединила шланг и от первого двигателя, и Паркер возобновил свою литургию:

– Переключатель аккумуляторной батареи проверен. В общем, отменное начало.

Мы прошли предварительную навигационную проверку, а затем наконец добрались до того самого пункта, когда Паркер произнес:

– Самое время проверить натяжение ремней и разблокировать систему катапультирования кресла.

– Ремни натянуты, система катапультирования приведена в готовность, – доложила я.

Снаружи команда, последовав жестовым сигналам Паркера, деловито отошла от самолета в сторону, и мы начали выруливание к взлетной полосе.

Самолет на земле – штуковина весьма неуклюжая, и оттого катили мы неторопливо и успели пройти окончательные предстартовые проверки систем навигации и связи.

– Руки свободны. – Паркер опустил фонарь и отрезал нас от ветерка снаружи.

Боже мой. Даже с заднего кресла самолета поле зрения представлялось неимоверно широким. На что же в таком случае похож вид с переднего кресла?

На связь с нами по радио вышла башня:

– Башня Когтю Один-Один. Взлет разрешен.

Шлем Паркера слегка повернулся, будто он желал, оглянувшись через плечо, узреть меня.

– Готова?

– Подтверждаю, готова.

Он кивнул и ответил башне:

– Коготь Один-Один Башне. Приступаю к взлету.

Паркер вывел двигатель на полную предвзлетную мощность. Самолет тряхнуло, будто его сзади от души пнул великан. Паркер немедля отпустил тормоза и врубил режим форсажа. Вой двигателя многократно усилился, и самолет устремился по взлетной дорожке к горизонту, а меня вдавило в спинку кресла так, как никогда даже и близко не вдавливало на самолетах, пилотировать которые мне доводилось прежде. «Т-38» оторвался от взлетной настолько плавно, что мне захотелось в ладоши захлопать, но полет-то был тренировочным, а вовсе не экскурсионным, так что от явного выказывания восторгов я вовремя воздержалась.

Я наблюдала за приборами и за окружающим миром, а за бортом вокруг нас, будто став жидким, тек воздух.

Господи, самолет был воистину прекрасен, и мое отношение к нему, похоже, было вовсю под стать тому благоговению, какое язычники, поди, испытывали по отношению к обожествляемым ими изваяниям.

– Йорк. – Паркер заложил крутой вираж к югу и поддал тяги, а меня, разумеется, снова ощутимо вдавило в спинку кресла.

– Да, сэр?

Он же не собирается передать управление самолетом мне, не так ли? Во всяком случае, пока не собирается.

– У меня… У меня имеется проблема, и мне требуется от тебя одолжение.

– Слушаю тебя.

– Да уж, послушай меня, послушай! – На мгновение в Паркера вновь вселился придурок, но затем послышался тяжкий вздох, и Паркер, опять перевоплотившись в моего собрата-пилота, продолжил: – Смотри… Посмотри. Ты и Малуф – единственные, кто знает о том, что у меня проблемы с ногой.

К чему он клонит?

– Я никому… Я ни с кем о том ни словом не обмолвилась.

– Знаю. – Он снова вздохнул. – Спасибо.

– Что?.. – Все в текущем сейчас разговоре сбивало меня с толку. Да и почему он не затеял его еще на земле? – Чего ты от меня хочешь? – все же спросила я.

К нашему фонарю снизошли облака, и все пространство вокруг стало безликим серебристо-серым. Паркер тут же устремил самолет вверх, и вскоре мы вынырнули из верхнего слоя облаков, и над нами воцарилось голубое-преголубое небо.

– Боже! – невольно вырвалось у меня.

Прошло уже порядком времени с тех пор, как я в последний раз видела столь ослепительно ясную синеву… А еще здесь было ничем не затуманенное солнце, и оно, несмотря на светофильтр на моем летном шлеме, вышибло из моих глаз слезы.

– Н-да… – Паркер снова вздохнул. – Впечатляюще, но все ж не космос… Мне нужно показаться врачу. Моя нога временами покрывается мурашками, и ее точно иголками изнутри колет, а затем ни с того ни с сего она просто отказывается действовать. Проблема заключается в том, что меня отстранят от полетов, если хотя бы заподозрят, что со мною что-то неладно.

– Так отправляйся не к нашему летному, а к стороннему врачу, и он тебя, сохраняя, разумеется, врачебную тайну, подлечит.

Паркер издал самый горький смешок, который я когда-либо от него – да, пожалуй, и от кого-либо еще – прежде слышала.

– Полагаешь, мне это в голову не приходило? Еще как приходило, да только я – первый человек, побывавший в космосе. Я пойти никуда не могу без того, чтобы за мной не увязались искатели жареного – репортеры. Мне без их гнусных взглядов ни чихнуть не удается, ни со своими сыновьями в мяч поиграть, ни… Я даже навестить сво…

Он умолк на полуслове, и некоторое время единственными звуками, что доносились до меня, были шипение кислорода, мое собственное дыхание да свист воздуха, обтекающего наш самолет.

– Не можешь навестить своего?..

– Представь себе, не могу посетить в открытую своего собственного врача. – Произнес он, но я была почти уверена, что сказать изначально