– Если ты кому-нибудь проболтаешься о поведении Паркера, то и Клемонс прознает о том, что я принимаю «Милтаун», а также ему станет известно о моих фобиях и рвоте. И какими тогда станут его выводы? Сочтет ли он, что я гожусь для полета в космос? Не решит ли он, что я вообще не подхожу для участия в Программе? Он уже и без того считает меня не более чем рекламной зверюшкой, создающей благоприятное впечатление от деятельности МАК.

– Кто тебя подобной глупостью накачал? – Натаниэль подался вперед, и диван под ним заскрипел. – Поди, все тот же пресловутый Паркер?

Я невольно кивнула.

Муж мой поднялся на ноги и принялся мерить нашу комнатенку шагами, обходя, разумеется, разложенную сейчас «кровать Мерфи»[41]. Наконец он остановился перед кофейным столиком и, уперев руки в бедра и расставив ноги, произнес:

– Расскажи поподробнее, что все же произошло.

– Обещай, что никому ни словом не обмолвишься. – Кисти моих рук свело судорогой, но я все же в кулаки их не сжала. – И ничего не предпримешь по этому поводу.

Муж мой обратил свой взгляд на огни Канзас-Сити за окном и после продолжительной паузы промолвил:

– Могу лишь пообещать, что поговорю с тобой прежде, чем что-либо сделаю в дальнейшем. Большего не обещаю, поскольку не уверен, что сдержу слово, если таковое дам.

Большим пальцем я несколько раз провела себе по бедру, но дрожь в моем теле так и не унялась.

– У него – проблемы с левой ногой, – сообщила я. – Она, по его словам, временами покрывается мурашками, и ее точно булавками и иголками колет. Месяца два назад я случайно наткнулась на него на лестничной клетке, а он там встать на ноги вообще не мог. Просил меня никому об увиденном не говорить. Позже он, как мне показалось, весьма прилично ходил и даже вроде бы как ни в чем не бывало и бегал, и я было решила, что проблема его была только временной, разовой.

А еще, и об этом я к стыду своему сейчас все ж промолчала, было куда безопаснее подождать, а там, глядишь, кто-нибудь да и углядит его симптомы, а затем поделится своими наблюдениями с руководством Проекта.

Сделав очередной вдох, я подробно рассказала Натаниэлю о сегодняшнем полете, а затем и о требовании Паркера.

– Он взял меня с собой в клинику. Очевидно, не желал ни на минуту выпускать меня из виду.

– И ты отправилась с ним даже в смотровую комнату? – голос Натаниэля дрогнул.

– Нет… Конечно же, нет. Ждала его в вестибюле. – На посту медсестры был телефон, и я чуть было не позвонила Натаниэлю оттуда. Слава богу, как сейчас отчетливо понимаю, все же не позвонила. – Когда Паркер вышел, он был зеленым, что твой огурец. И он опрометью влетел в туалет, и там его немедля вырвало.

Проблема с небольшими клиниками заключается в том, что стены у них обычно невероятно тонкие, а мне по собственному опыту был отлично знаком звук, что издает человек, когда его неудержимо рвет.

– Минут через пять он вышел. Был он тогда бледным, но уже не зеленым, и глаза его опять закрывали огромные черные очки.

Об очках я упоминала далеко не случайно. Ведь мне отлично было известно, что после приступа рвоты глаза обычно краснеют.

Натаниэль хмыкнул.

– Очевидно, что диагноз ему поставили нешуточный. И что он тебе по этому поводу сказал?

Я покачала головой:

– Да ничего не сказал, а я спрашивать не стала. Позволила ему притвориться, что все обстоит наилучшим образом.

– Ты была к нему гораздо добрее, чем он того заслуживает.

Я вновь покачала головой:

– Просто не хотела выказывать к нему жалость.

– Что-нибудь еще?

– На обратном пути он позволил мне взять на себя управление «Т-38». То, разумеется, служило, по его мнению, мне наградой. – Мои пальцы сковал лед, в который превратилась кровь у меня в жилах. Как же у меня вообще получалось потеть и мерзнуть одновременно? – Вот в общем-то и все. Мы вернулись на аэродром МАК, а далее все происходило по штату, буднично, будто ничего и не случилось.

Натаниэль снова хмыкнул и принялся расхаживать по комнате. Он – мужчина высокий, длинноногий, и наша студия простором его не баловала. Да и «кровать Мерфи» сейчас была опущена, от чего места для перемещения в комнатенке оставалось уж совсем мало. Наконец муж мой остановился перед окном и принялся рассеянно разглядывать улицу внизу.

– Я мог бы… – вскоре начал он. – Мог бы, к примеру, настоять на внеочередном доскональном медосмотре всех астронавтов, сославшись на то, что ускорения при взлете нового ракетоносителя «Сириус» значительно превосходят то, что выдавал «Юпитер», и оттого требования к здоровью астронавтов должны быть радикально пересмотрены.

– Паркер твою одноходовку вычислит на раз.

– И все же я не позволю ему подвергать Программу и участвующих в ней людей риску лишь ради удовлетворения его непомерного эго.

– Он, как мне теперь стало ясно, вовсю тормозил запуск пилотируемых миссий, пока выяснял, какие именно проблемы у него со здоровьем, поскольку ничего толком о том до последнего времени и сам не знал.

– Но теперь предстоит миссия на Луну. – Свет уличных фонарей снаружи превратил волосы моего мужа в подобие короны. – Неужто ты предполагаешь, что он предпримет попытки отложить и ее?

Я покачала головой.

– Вряд ли. Думала об этом весь день напролет. Прикидывала и так, и этак. Но мне в любом случае все же придется отказаться от таблеток. И врача посещать мне впредь вряд ли стоит. И чем больше времени пройдет между моей последней заправкой и тем, когда Паркер попытается меня обыграть, тем лучше. А он такую попытку предпримет, я совершенно уверена. Хотя… Хотя, скорее всего, и ход свой он сделает далеко не сразу, поскольку затем у меня отпадет уже всякая причина для молчания по поводу его болезни.

Натаниэль, резко крутанув головой, взглянул на меня.

– Мне твое поведение не представляется разумным.

– А что мне еще остается? – Я развела руками, но, углядев, что пальцы мои дрожат, снова, и на сей раз весьма поспешно положила руки на колени. – Ему о моих проблемах известно, а я даже ведать не ведаю откуда.

Натаниэль, бурча себе что-то под нос, возобновил свое хождение по комнате. Наконец он вымолвил:

– Водитель…

– Какой такой водитель? – удивилась я.

– Помнишь, из-за нашествия репортеров мы остановились на ночь в отеле, и я в нашу