у трактира. Выясняли, у кого есть рубль или два, совали деньги в окно, брали питье и пропивали всё до копейки. Сегодня я плачу, завтра он; и так по очереди. Славные парни были эти уголовники, таких редко встретишь. А среди политических много всякой сволочи было. Организовали раз товарищеский суд, меня судить за то, что пью с уголовниками, будто это проступок какой».

«Хорошие» и «славные» ребята всегда были у Сталина в друзьях.

В другой раз я спросил Михаила Константиновича, почему Сталина все так боялись. Он ответил следующим образом:

«Представьте себе такую картину: в группе людей только один вооружен. В руках у него пистолет. И все хорошо знают, что выстрелить ему в кого-либо из них ничего не стоит. Заложники они добровольные, поскольку вооружили они его сами. Он теперь для всех истина в первой инстанции. Все, что он им приказывает, они должны безропотно выполнять.

У него только одна задача – постоянно держать пистолет заряженным и целиться в их сторону. Он периодически постреливает в тех, кто его ослушался, или ненароком засунул руку в карман (а ну-ка, у них там тоже пистолет). Так он и прожил свой век, опираясь на пистолет».

Уже не помню у кого, я нашел близкую к этому по смыслу фразу:

«Насилие становится правомочным, если оно легитимизировано обоими сторонами – властителем и подвластными. Тогда давление со стороны власти воспринимается так же естественно, как атмосферное».

Мое общение с Михаилом Константиновичем Калатозовым участилось весной 1973 года, когда мы перезванивались или встречались почти ежедневно. Четыре года, как он не снимал фильмы, и это обстоятельство его сильно удручало. У него было больное сердце, но он почти никогда не жаловался на свое нездоровье. Постоянно сетовал на непонимание властей. В тот период его чем-то донимала министр культуры Екатерина Фурцева. Как раз в это время мне приходилось с ней встречаться, и его интересовала каждая связанная с этим мелочь.

За чаепитием, которое обычно устраивала приходящая к нему экономка, он пытался почитать мне какие-то выборочные места из своего нового киносценария «Кафе “Изотоп”». Поскольку интереса к этой работе я не проявил, он эту затею оставил.

О Сталине мы тоже больше не говорили. Хотя он, наверное, мог бы рассказать много интересного.

Сталинистом, полагаю, Калатозов не был. Но именно при Сталине началась его звездная кинематографическая карьера, когда после ряда удачно снятых фильмов в 1937 году он окончил аспирантуру Академии искусствознания в Ленинграде и стал режиссером «Мосфильма».

Калатозов родился в Тифлисе и мог разговаривать со Сталиным на грузинском языке, поскольку он сам был грузином. И настоящая фамилия его Калатозишвили. И внешне этой фамилии он вполне соответствовал.

Следует отметить, что 1973 год был малоподходящим временем для откровений о Сталине. Находящийся у власти Леонид Брежнев затормозил начавшуюся на ХХ съезде КПСС кампанию по развенчанию «отца народов». Со Сталиным была связана успешная военная карьера Брежнева. Потом, он хорошо помнил, как на последнем, прошедшем при жизни Сталина XIX съезде партии стареющий вождь, вынув из кармана смятую бумажку, неожиданно для всех присутствующих, в том числе и для самого Брежнева, рекомендовал избрать его секретарем Центрального Комитета и кандидатом в члены Президиума ЦК.

Несколько раз Калатозов говорил мне, что его мог бы заинтересовать сюжет об одном человеке по фамилии Сольц, которого все называли «совестью партии». Он пообещал впоследствии рассказать мне о Сольце. К большому сожалению, месяца не прошло, как 27 марта 1973 года в Кремлевской больнице у Михаила Константиновича Калатозова неожиданно остановилось сердце.

Об Ароне Александровиче Сольце я узнал из других источников. Оказалось, что это был один из немногих людей из окружения Сталина, в сторону которого он никогда не целился.

Для партийного функционера биография Сольца была малоподходящей, он происходил из семьи зажиточного купца. Немного походив на юридический факультет Петербургского университета, Сольц занялся революционной деятельностью. В 1898 году он вступил в РСДРП. Активно участвовал в революции 1905 года. Неоднократно арестовывался и ссылался. Во время ссылки в Туруханск находился там вместе со Сталиным. В 1917 году он был избран членом Московского комитета РСДРП(б). В 1918 году, примкнув к «левым коммунистам», выступал против заключения мира с Германией. Тем не менее с учетом своего незаконченного юридического образования Сольц сначала был членом Верховного суда РСФСР, а потом и СССР.

О кристальной честности этого маленького, с астматической одышкой человека ходили легенды. В голодное время он руководил распределением продовольствия. Комиссия рабочих, явившаяся к нему в дом с обыском, из съестного обнаружила только две мороженые картофелины. Будучи впоследствии высокопоставленным государственным служащим, он прославился полным пренебрежением к своей одежде, граничившим с неряшливостью.

Сталин прощал ему многое из того, что никогда не прощал другим.

Рассказывают, например, такую, приключившуюся с Сольцем историю, когда, выступая на одном из юбилеев Октября в Музее революции, он публично заявил:

– Это было время, когда про Сталина мы ничего не знали.

Вождю донесли. Сталин с досады только рукой махнул. Тем, кто его позвал, не поздоровилось.

Сталин видел в Сольце такого же фанатика революции, каким он был сам, поэтому сохранил ему жизнь.

Сталин относился «к людям, как к материалу для строительства социализма, а не как к цели этого строительства». Он понимал, что массовое насилие над людьми можно осуществить только в обстановке всеобщего устрашения, под прикрытием лозунга о «революционной целесообразности». Для этого и в мирное время надо было заставить общество жить по законам военного времени. Еще лучше было бы вообще обходиться без законов.

Известен знаменательный спор, разыгравшийся на XV съезде партии по поводу законности, в котором активное участие принял и Арон Сольц.

Главных спорщиков было двое: Янсон и Крыленко (о них – ниже).

Янсон:

– Мы думаем, что наша законность должна быть построена так, чтобы она была связана непосредственно и в первую очередь с требованиями жизни, с жизненной целесообразностью. Я полагаю, что наибольших результатов мы достигнем в том случае, если мы органы юстиции построим по такому принципу, чтобы там было определенное количество людей с практическим смыслом и опытом, людей рабочего происхождения.

– И поменьше юристов, – бросил реплику «совесть партии» Сольц.

– А сейчас у нас имеется некоторый профессиональный юридический уклон, который не совсем полезен для дела советской юстиции, являющейся совершенно новой формой юстиции по сравнению с буржуазными, – согласился Янсон.

Крыленко:

– Что, в конце концов, является для судебных работников основным указующим критерием: имеет ли он право или не имеет права вкривь и вкось, по своему усмотрению, толковать, применять или не применять любой закон? Революционная целесообразность в переводе на простой язык означает «как бог на душу положит», она не может заменять точные указания советской власти. Выходит, что расстрелять можно беззаконно?

Сольц подытожил этот спор так:

– Есть законы плохие, и есть законы хорошие. Хороший закон надо исполнять, а плохой (голос с места: «Исправлять!») не исполнять.

Несмотря на столь существенную разницу во взглядах на советскую юстицию, личные судьбы обоих партийных и государственных деятелей во многом оказались одинаковыми. В разные годы им довелось занимать пост наркома юстиции РСФСР. Янсон принял его в 1928 г., Крыленко – в 1931 г. В начале декабря 1937 года первым арестовали наркома Янсона, с разницей в 7 месяцев – наркома Крыленко. В таком же порядке, с месячным интервалом, в 1938 году их расстреляли. Обоих реабилитировали в 1955 году.

Сталину больше всего подошло полное беззаконие Сольца.

Сталинское судебное делопроизводство велось ускоренными