Большинство следователей были профессионалами своего дела. Для них не составляло большого труда разобраться в необоснованности многочисленных доносов и оговоров. Однако тем, кто бы попытался воспрепятствовать творимому в стенах их ведомства беззаконию, это грозило потерей не только престижной по тому времени работы, но и головы. Они сами были насмерть запуганы. В той ситуации от них мало что зависело.

Следователи-«колольщики» выбивали показания одних на других, потом следователи-«романисты» сочиняли сценарии несуществующих заговоров. Обвиняемых заставляли самих поверить в реальность таких «заговоров». Поэтому их защита всякий раз строилась не на отрицании всего выдуманного следователями, а лишь на утверждении того, что сами они ничего об этом не знали, не ведали, ни в чем не участвовали. При наличии многих «свидетельских показаний» их оправдания выглядели малоубедительными.

Череду сфабрикованных обвинительных приговоров прерывала только разнарядка, определявшая, каким числом расстрелянных следует ограничиться. Бывало, что и сам Сталин отменял свои поспешные решения.

Такова, например, известная история ареста и освобождения выдающегося авиаконструктора Андрея Николаевича Туполева.

Известный летчик Г. Байдуков, написавший серию мемуаров о своей профессии, рассказал, что он был очевидцем того, как на одном из заседаний в кабинете Сталина, при обсуждении вопроса о новых самолетах, летчик-испытатель, Герой Советского Союза Леваневский неожиданно обрушился на Туполева с таким обвинением: «Я хочу официально заявить, что не верю Туполеву, считаю его вредителем. Убежден, что он сознательно делает вредительские самолеты, которые отказывают в самый ответственный момент. На туполевских машинах я больше летать не буду!»

Авиастроение тогда находилось в самом начале своего пути, поэтому при желании любую неудачу можно было без большого труда выдать за вредительство.

Туполева, который тогда тоже находился в сталинском кабинете, едва ни хватил инфаркт. В этот раз авиаконструктора не тронули. Однако спустя некоторое время он все же оказался в лагере.

Ю. Емельянов приводит такой разговор, имевший место между Главным маршалом авиации А. Головановым и вождем: «“Товарищ Сталин, за что сидит Туполев?” Воцарилось довольно длительное молчание. Сталин, видимо, размышлял: “Говорят, что он имел отношение к иностранной разведке…” – тон ответа был необычен, не было в нем ни твердости, ни уверенности. “Неужели вы этому верите, товарищ Сталин?” – прервал я его своим восклицанием. “А ты веришь?” – переходя на “ты” и приблизившись ко мне вплотную, спросил он. “Нет, не верю”, – решительно ответил я. “И я не верю!” – сказал Сталин. Такого ответа я не ожидал и стоял в глубочайшем изумлении. “Всего хорошего”, – подняв руку, сказал Сталин. Это означало, что на сегодня разговор со мной окончен… Вскоре я узнал об освобождении Туполева, чему был несказанно рад».

Без Туполева никогда бы не поднялись в воздух «АНТ-25», на которых Чкалов и Громов совершили триумфальные перелеты в Америку. Не было бы легендарных «ТУ-2» – основы парка бомбардировочной авиации в годы Великой Отечественной. Не увидели бы неба «ТУ-104». «ТУ-114», «ТУ-134», десятилетиями являвшиеся основой нашей гражданской авиации.

Таких историй со счастливым концом в мемуарной литературе десятки, если не сотни. Ничего удивительного в этом нет. Кто людей сажал, тот волен был выпускать их на волю. Сталин никого не пожалел. Освобождал только нужных ему людей.

«Тюремные» дела постоянно находились в ведении Сталина и его близкого окружения. Иногда он сам пускался в следственные эксперименты.

В мемуарах Микояна есть рассказ о том, как по поручению Сталина они пытались «расколоть» Тевосяна. Иван Тевосян занимал ключевые посты в металлургической промышленности. В начале 30-х годов он был управляющим объединением заводов качественных сталей и ферросплавов «Сталь», потом, последовательно, начальником Главного броневого управления Наркомата тяжелой промышленности, начальником Главного управления морской судостроительной промышленности, наркомом судостроительной промышленности, наркомом черной металлургии, министром металлургической промышленности СССР, министром черной металлургии, заместителем Председателя Совета Министров СССР.

«Вот на Тевосяна материал представили, – сказал Сталин, – верно или неверно? Жалко, хороший работник». Сталин предложил сообщить Тевосяну, что они знают о том, что его завербовал Крупп, но они понимают, что стать немецким шпионом его заставили не по своей воле. Если он чистосердечно признается в этом, то ЦК простит его, и он будет продолжать работать на своей должности. «Ты участвуй в очной ставке, пускай Молотов еще будет, вот вам двоим поручается. А там будет еще присутствовать Ежов и еще работник ЧК». Тевосян категорически отвел все наветы. Как пишет Микоян, «Сталин убедился, что это так и есть, и успокоился».

Есть описание разговора Сталина с комиссаром НКВД Мироновым, занимавшимся допросом Каменева:

«– Так вы думаете, Каменев не сознается? – спросил Сталин, хитро прищурившись.

– Не знаю, – ответил Миронов. – Он не поддается уговорам.

– Не знаете? – спросил Сталин с подчеркнутым удивлением, пристально глядя на Миронова. – А вы знаете, сколько весит наше государство со всеми его заводами, машинами, армией, со всем вооружением и флотом?

Миронов и все присутствующие с удивлением смотрели на Сталина, не понимая, куда он клонит.

– Подумайте и ответьте мне, – настаивал Сталин.

Миронов улыбнулся, полагая, что Сталин готовит какую-то шутку. Но Сталин, похоже, шутить не собирался. Он смотрел на Миронова вполне серьезно.

– Я вас спрашиваю, сколько все это весит, – настаивал он.

Миронов смешался. Он ждал, по-прежнему надеясь, что Сталин сейчас обратит все в шутку, но Сталин продолжал смотреть на него в упор, ожидая ответа. Миронов пожал плечами и, подобно школьнику на экзамене, сказал неуверенно:

– Никто не может этого знать, Иосиф Виссарионович. Это из области астрономических величин.

– Ну а может один человек противостоять давлению такого астрономического веса? – строго спросил Сталин.

– Нет, – ответил Миронов.

– Ну, так и не говорите мне больше, что Каменев или кто-то другой из арестованных способен выдержать это давление. Не являйтесь ко мне с докладом, – заключил Сталин, – пока у вас в портфеле не будет признания Каменева».

Это, так сказать, беллетристика. Был ли в реальности такой разговор, теперь утверждать трудно. Однако признания обвиняемых Сталину «в портфеле» приносили всегда.

«Иногда утверждают, что Сталин не знал о фактах беззакония. Документы, которыми мы располагаем, говорят, что это не так. Вина Сталина и его ближайшего окружения перед партией и народом за допущенные массовые репрессии и беззакония огромна и непростительна. Это урок для всех поколений». Эти обвинительные слова принадлежат М.С. Горбачеву, которому больше была свойственна обтекаемость формулировок.

Свою личную причастность к массовым репрессиям Сталин всячески пытался скрыть. Авиаконструктор А.С. Яковлев в своей книге «Цель жизни» написал, что в начале войны на одной из встреч Сталин якобы сказал ему: «Ежов – мерзавец. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли».

На самом же деле Ежов регулярно посещал Сталина с толстой папкой расстрельных списков для согласования. Судя по записям секретаря Сталина, только за один тридцать седьмой год Ежов провел в его кабинете 527 часов 56 минут. Ежедневно по полуторачасовому докладу главного палача. За два года (1937–1938) число расстрелянных более чем в семь раз превысило число убитых за все остальные 22 года сталинизма.

В книге «Партия расстрелянных» В.И. Роговин приводит такие цифры. За 7 лет нэпа было расстреляно 10 тысяч человек. За 1930–1936 годы – 40 тысяч человек. За 1937–1938 годы – 700 тысяч человек. За