Сколь бы жесток, дик, кровожаден не был коцитец, он был человеком. Она собиралась со всею хладнокровность убить подобного себе. Она уже обеспечила себе место в Преисподней за всех тех, кого убила в Куре и в Иркалле. Еще несколько минут назад не ведала она ни жалости, ни раскаяний. Нынче же, остывшая и успокоенная победою она не могла заставить себя опустить на поверженного меч.

— Акме… — тихо позвала Реция. — Убей его. Они ни к кому из людей не были так же милосердны.

— Она не желает, — отозвался Гаральд.

Ягер неприятно захохотал и фыркнул:

— Любопытно, Акме, как бы ты поступила, если бы стрела воткнулась герцогскому сынку, скажем, в глаз или в сердце?.. Это коцитская стрела…

«Что изменится, если я убью еще одного коцитца? — думала она, сокрушенно качая головою, дрожа, с трудом подавляя разрывающие ее рыдания. — Это научит чему-нибудь остальных? Коцитцы всегда будут убивать. Скольких убила я в помутнении рассудка? Десятки, может сотни? Мне нет прощения. Но что будет с моей душой, если я убью человека из принципа, будучи в трезвом уме?..»

Она знала, что едва ли дикарь этот заслуживал жизни. Но чем заслужила она право лишать его этого дара?

Очередной жалобный стон коцитца разметал остатки её решимости, и девушка сокрушенно опустила меч, не причинив врагу вреда.

Промолчали все. Но не Ягер. Он оскорблено поглядел на нее, стремительно подошел к ней и заорал:

— Они покалечили твою любимую Августу, покушались на жизнь тех, кого ты любишь! Они убивали твоих союзников! Они мучили тебя в плену. Уверен, они пытались покуситься на твою честь!.. Откуда взяла ты свое никчемное милосердие, ты, убийца, ведьма! Союзница Иркаллы!..

Акме не выдержала. Отшвырнув меч, огненной рукой она за шею подняла его, а после отшвырнула к стене и прижала к ней, придавливая его к камню своим огнем, рискуя вовсе раздавить его. Бросившиеся ему на помощь зараколахонцы были остановлены её второй рукою.

— Прости ты глупцу этому его язык! — воскликнул Катайр. — Обещаю, мы отрежем его, но после. Не лишай ты его жизни!

— Для начала, — загремела Акме, подходя к задыхавшемуся Ягеру, не слушая никого, — я буду тебя пытать, пока ты не научишься держать язык за зубами. Я не буду убивать безоружного коцитца, стоящего передо мной на коленях. А тебя убью. Если у тебя имеются возражения, они не интересуют меня никоим образом.

— Акме, он посинел, — осторожно предупредил Цесперий, пытаясь преодолеть ограду из ее огня. — Ты пощадила врага, но убиваешь союзника.

Акме ударила Ягера о пол, развернулась и пошла прочь. Саардец мучительно откашливался, глотая пыль камней.

— Милосердие, Акме, бесспорно, делает тебе честь… — глухо заметил кронпринц Густаво. — Но они должны быть наказаны, посему пока мы возьмем их с собою. Я знаю, что с ними делать.

Десятерых оставшихся в живых связали, взвалили на коней и подобрали трупы нодримцев.

Убитыми нодримцы потеряли двенадцать человек, атийцы — пятерых. Все понимали, что при подобных обстоятельствах могло быть и хуже, но никто и не подумал возрадоваться чудесному избавлению. Кронпринц Густаво и капитан Гайре не желали оставлять их тела в Иркалле, но неведомо им было, сколько еще придется им путешествовать по темным проходам проклятой земли.

Лорен потратил не один час, пытаясь пробудить жизнь в мертвых телах, но гвардейцы так и остались тихи и неподвижны.

— Целитель не всесилен, — со вздохом проговорила Реция, наблюдая, как подавленный Лорен, Цесперий и другие нодримцы заворачивают погибших в плащи.

— Зачем принес ты это?! — воскликнул кто-то в ужасе.

Из предыдущего зала, пол в котором был устелен не одной сотней мертвых тел и литрами крови, Лако за длинные волосы нес «связку» десятков отрезанных вражеских голов.

Плио, закрыв рот ладонью, со стоном отвернулась.

— К ним привяжу, — усмехнулся он, кивнув на пленных. — Пусть подумают.

— Зверьё… — крякнул Хельс, с отвращением глядя на зараколахонцы.

— Красочная картина! — довольно провозгласил один из зараколахонцев, вслед за Лако таща несколько голов, струями крови отмечая каждый свой шаг. — Вы могли бы посмотреть, какую резню вы все там учудили.

— Нечего тебе там смотреть, — прорычал Лорен, усаживая бледного Гаральда на один из камней, готовясь освободить тело его от стрел; Акме и Арнил стояли рядом. — Я тебе, как твой опекун приказываю! Не смей туда ходить!

— Тебе стоит переодеться, — сказала Реция, подходя. — Ты простудишься. Есть во что?..

— Есть… — не слишком довольно отозвалась Акме, вспомнив о единственной чистой своей вещи — черном платье, которое дала ей Града.

— Держи, Гаральд, так будет легче!.. — воскликнул Хельс, поднося к губам его кубок с крепким вином.

— Не нужно… — слабо улыбнулся Гаральд, морщась.

— Держи, — посоветовал Лорен, протягивая ему сложенный несколько раз кусок кожаного материала. — Все вы тут любите погеройствовать. Легче ли будет, если зубы сломаешь?.. Хотя тебе несказанно повезло, что стрела прошла насквозь.

Акме сжала ладонь его обеими руками, вообразив, что он сможет всю боль свою вложить в нее.

— Готов?.. — услышала она.

Лорен сломал стрелу, и приглушенный раскатистый крик звериным рыком вырвался из груди атийца сквозь плотно сжатые зубы. Чтобы хоть немного успокоить боль мужчины, Лорен светящейся ладонью провел по ране мужчины и осторожно вытянул обломок стрелы.

— А они не ядовитые? — громко осведомилась Реция, едва не лишая Акме рассудка от ужаса.

— Если бы они были ядовитые, полагаю, Гаральд уже давно был бы мертв… — рассудил Хельс, переживая за друга, к которому он уже много лет относился с отцовской теплотою. Волнения заставляли его осушать один кубок вина за другим.

— Когда мы остановимся на более продолжительный отдых, я сделаю так, чтобы шрамов не осталось, — пробормотал Лорен. — Принесите ему чистую рубашку! Он не может одеться в грязное с подобными ранами!

— Благодарю тебя… — пробормотал Гаральд, сжимая в руках кусок кожи, на которой остались следы от его зубов.

— Я бы очень хотел, чтобы ты ещё помучился, — рыкнул Лорен. — Но ты мой будущий зять, что тут поделать.

Гаральд внимательно посмотрел на целителя и улыбнулся, криво от боли.

Атийцы принесли ему светлую рубашку, и Акме помогла ему одеться.

Двенадцать гвардейцев бережно удерживали трупы своих нодримцев в ожидании продолжения пути, а пятеро атийцев — свои. Каждого из десятерых пленных коцитцев хорошенько связали и привязали к ним по несколько голов своих сородичей. Коцитцы выли и отбивались, за что получали болезненные удары по ногам и спинам.

После того, как Акме сообщила об отсутствии близкой опасности, путники оседлали своих коней и пустились на поиски безопасного места