Там есть такие старые зоны, где промывали двигатели кислотой, удаляя с них всю краску. В той части цеха до сих пор такой едкий дух стоит, что даже не знаю, сможем ли мы ее вообще использовать. Но для нас в любом случае самое ценное – это главный пролет с высоченным потолком.

Мы тут имеем мостовые краны и огромную площадь. Можно выкладывать ракеты в ряд и строить их методом конвейерной сборки, по Форду.

КЕМП: Нам нужно строить по ракете в день, и, чтобы это было ненакладно, нам нужны реально недорогие производственные мощности. Из всего этого получилась бы идеальная съемочная площадка для фильма про зомби-апокалипсис. Тут дальше дыры, осторожно.

ДЖЕНТИЛЕ: Дыры как раз в размер человека.

КЕМП: Это здание не использовалось четверть века. У них двадцать пять лет ушло, чтобы очистить почву под самыми мерзкими и вонючими из этих комнат. Зато теперь оно как раз свободно и доступно. Нам пришлось дожидаться, пока флотские не завершат анализ проб грунта и не убедятся, что мы не надышимся парами растворителей и реактивного топлива от каких-нибудь гигантских разливов под этим корпусом.

А вот это самая настоящая свинцовая краска. (Берет кусок, кладет в рот, раскусывает, выплевывает.)

Вот интересно: как стартапу, в котором год назад было всего десять человек, удалось убедить город передать в его распоряжение четверть миллиона квадратных футов производственной площади и десять акров земли в придачу? А мы просто привлекли архитектора с мировым именем – Бьярке Ингельса, он тут как раз освободился от работы над проектом нового кампуса Google. Денег на оплату его услуг у нас близко не было, но мы ему просто сказали, что собираемся превратить старый цех в ультрасовременный ракетостроительный завод, и Бьярке Ингельс от этого пришел в такой восторг, что тут же выдвинулся сюда обсуждать, как нам создать гибрид производственного и офисного здания.

Идея состояла в том, чтобы построить отсеки для людей по внутреннему периметру производственной линии Брайсона. Это выглядело бы примерно так же, как на «Горящем человеке», где лагеря участников расположены концентрическими кругами. Ну или представь себе купола посередине, а вокруг них пущен ракетный конвейер. Так тут всё будет выглядеть через год[173].

ДЖЕНТИЛЕ: За спиной у меня опыт работы как в автомобилестроении, так и в аэрокосмической промышленности. Я немало лет проработал в SpaceX и возглавлял там инженерно-производственную команду, которая, собственно, и поставила там сборку ракет на поток. Ракета же штука отнюдь не сверхсложная. Если она кому-то кажется сложной, то лишь потому, что вы в нее не заглядывали и на части не разбирали. В ракетостроении главная хитрость – сделать все ее компоненты предельно компактными и легкими.

Когда берешься строить совершенно новую ракету, выясняется, что в ней порядка ста тысяч деталей по спецификации с учетом всего и вся вплоть до мелкого крепежа. И вот тут-то тебе и нужно круг за кругом всё это прочесывать и урезать, урезать, урезать всё лишнее как по части числа делателей, так и по части массы каждой детали.

По существу, ты занимаешься весовой оптимизацией конструкции аппарата. Только это тебя и волнует. Берешь – и шаг за шагом делаешь всю штуковину легче и легче, как по массе, так и в производстве. Если заглянуть в прошлое автомобилестроения, то там еще в семидесятые годы по части весовой оптимизации металлоконструкций было всё отработано, а в аэрокосмической промышленности только теперь заново изобретают этот велосипед, хотя есть и исключение: технологии сварочных работ у ракетостроителей ушли далеко вперед по сравнению с автомобильными.

Вот мы и собираемся просто взять многолетние наработки автомобилестроителей, да и применить их к ракетам. Да и от заимствования наимоднейших технологий автомобилестроения типа роботизированной сборки с прицелом на их применение в постройке совершеннейших ракет грех отказываться.

КЕМП: Нам всё это нужно для раскручивания до сверхскорости цикла итераций проекта ракеты. Принципиально новую версию мы планируем представлять каждые шесть месяцев.

Мы намерены собирать столько данных, сколько нужно, и осуществлять для этого столько запусков, сколько нужно, имея в запасе достаточно ракет для того, чтобы вся эта информация оперативно поступала по каналу обратной связи конструкторам для внесения ими необходимых изменений в проект ракеты.

Мы это здание получили на пару лет в бесплатную аренду, что позволяет нам мыслить шире – и делать это при помощи правильных с точки зрения широты мышления инструментов. Нам нужно дойти до точки, начиная с которой мы будем здесь ежедневно достраивать одну ракету, выкатывать ее на пирс, грузить на баржу, отправлять на внешний рейд и запускать.

Что до меня, то я просто выискиваю, оцениваю и свожу воедино возможности. Само собой ведь ничего не случается. Нужно собрать массу энергии отовсюду и свести ее в пучок, который послужит катализатором реакции, на выходе которой случится чудо.

Не далее чем сегодня утром имел я беседу с одним из важнейших организаторов «Горящего человека». Говорю с ним, а сам думаю об этом огромном строении на Скайхок, которое нам отдают. Нам же столько площади пока и не нужно. А скульпторам и художникам надо где-то хранить свои произведения – тут же, при Заливе. Тем более что мы с ними давно задумывали как-нибудь найти способ построить галерею произведений с «Горящего человека».

Или вот когда нам понадобилось место для огневых испытаний ракет на старом летном поле, я городским сказал: «Иначе будем запускать ракеты прямо отсюда, со двора». Понятно, что это бред. Какие запуски в двадцати минутах езды и пяти секундах подлетного времени от центра Сан-Франциско?! Но я своего добился, а иначе, если бы начал лебезить: «Вы уж, пожалуйста, разрешите нам пошуметь там несколько секунд. Мы же всё равно ничего не запустим», – они бы нам отказали, а так ответили: «Ладно, валяйте. Только чтобы без запусков!» А мы им: «Ни-ни! Клянемся!»

То же самое и с искусством. Я просто выхожу и заявляю: «Эй, у нас же тут сам этот архитектор, а у него свое ви́дение этого кампуса, и к тому же мы хотим всячески поддерживать художников». Это же нечто совсем иное, чем если бы я сказал что-то про «Горящего человека». Нет, я выхожу и говорю про «художников».