собой относительно недорогой способ получения обогащенного урана для последующей электромагнитной обработки. Поэтому в апреле 1944 года написал Гровсу, предлагая использовать жидкую термодиффузию как временную меру. Эта технология позволяла получать частично обогащенный уран для электромагнитной диффузионной установки, ускоряя тем самым производство делящегося материала. Оппенгеймер писал: «Я рассчитываю, что производительность [электромагнитной] установки Y-12 можно увеличить на 30–40 процентов, немного улучшив обогащение, что на несколько месяцев опередит сроки, запланированные для К-25 [установки для газовой диффузии]».

Продержав у себя рекомендацию Оппи целый месяц, Гровс дал добро. Установка была спешно построена и к весне 1945 года произвела достаточное количество частично обогащенного урана, чтобы к концу июля 1945 года делящегося материала хватило на одну бомбу.

Оппенгеймер всегда верил в «пушечную» конструкцию бомбы, при которой болванка из делящегося материала выстреливалась в мишень из дополнительного количества такого же материала, создавая критическую массу и ядерный взрыв. Однако весной 1944 года возник кризис, грозивший полностью сорвать все планы по конструированию плутониевой бомбы. Несмотря на то что Оппенгеймер разрешил Сету Неддермейеру проводить опыты по разработке имплозивного ядерного заряда — обложенной взрывателями сферы из делящегося материала, которую было бы можно мгновенно сжать до получения критической массы, — он всегда полагал, что для плутониевой бомбы больше походит обычная пушечная конструкция. В июле 1944 года опыты, произведенные с первыми небольшими количествами плутония, однако, показали, что пушечная конструкция не позволит создать эффективную плутониевую бомбу. Более того — любая такая попытка неизбежно привела бы к катастрофическому преждевременному взрыву внутри «пушечного ствола».

Одно из решений предлагало увеличить сепарацию плутониевых изотопов, чтобы сделать элемент более устойчивым. «Можно было бы отделить плохие изотопы плутония от хороших, — объяснял Джон Мэнли, — но это потребовало бы дублирования всех действий, предпринятых для сепарации изотопов урана, включая строительство новых больших установок. На это элементарно не было времени. Оставалось забыть об изобретении цепной реакции, дающей плутоний, и потраченных комплексом в Хэнфорде [штат Вашингтон] усилиях и времени, если только кто-нибудь не придумал бы способ, как расположить плутоний таким образом, чтобы сделать из него взрывной заряд».

Семнадцатого июля 1944 года Оппенгеймер с целью разрешения кризиса созвал в Чикаго совещание с участием Гровса, Конанта, Ферми и других. Конант настоятельно советовал удовлетвориться созданием низкоэффективной бомбы имплозивного типа из смеси урана и плутония. Такое оружие имело бы тротиловый эквивалент всего лишь в несколько сотен тонн. Лишь тщательно протестировав такое оружие, можно уверенно переходить к созданию более мощной бомбы, утверждал Конант.

Оппенгеймер выступил против этой идеи, потому что она вызвала бы значительные проволочки. Хотя поначалу он скептически отнесся к предложенной Сербером идее имплозивного взрыва, теперь предложил бросить все силы на создание плутониевой бомбы имплозивного типа. Это был смелый, рискованный и блестящий шаг. С весны 1943 года, когда Сет Неддермейер добровольно вызвался проверить идею на практике, он мало в чем преуспел. Однако осенью 1943 года Оппенгеймер привез в Лос-Аламос принстонского математика Джона фон Неймана, и тот рассчитал, что имплозия — по крайней мере, теоретически — была возможна. Оппенгеймер решил рискнуть.

На следующий день, 18 июля, Оппенгеймер представил свои выводы в сжатой форме генералу Гровсу: «Мы вкратце взвесили возможность электромагнитной сепарации. <…> По нашему мнению, это принципиально допустимый метод, однако связанные с ним разработки ни в коей мере не укладываются в нынешние представления о графиках работ. <…> В свете вышеприведенных фактов представляется оправданным прекратить интенсивные усилия, направленные на достижение более высокой чистоты плутония, и перенести внимание на варианты конструкции, не требующие для своего успеха низкого нейтронного фона. На данный момент вариантом, заслуживающим считаться первоочередной задачей, является имплозивный метод».

Помощник Оппенгеймера Дэвид Хокинс впоследствии объяснял: «Имплозия давала единственную надежду [на создание плутониевой бомбы], причем, судя по имеющимся основаниям, не очень твердую». Неддермейер и его коллеги из отдела боеприпасов очень мало продвинулись в разработке имплозивной конструкции. Неддермейер, застенчивый человек предпенсионного возраста, любил работать методично и в одиночку. Он потом признал, что Оппенгеймер «проявлял весной 1944 года жуткое нетерпение. <…> Мне кажется, он был недоволен тем, что я не рвался вперед, как требовалось от исследователя в военное время, а действовал, как если бы исследования шли в нормальной обстановке». К тому же Неддермейер был одним из немногих на «холме», на кого обаяние Оппенгеймера не действовало. В раздражении Оппи начал терять терпение, что для него было нехарактерно. «Оппенгеймер взъелся на меня, — вспоминал Неддермейер. — Многие смотрели на него как на источник мудрости и вдохновения. Я уважал его как ученого, но не заглядывал ему в рот. <…> Он мог тебя оборвать и смешать с землей. С другой стороны, я, возможно, действовал ему на нервы». Подогреваемый личным конфликтом кризис, связанный с имплозивной конструкцией бомбы, пришел к развязке в конце лета, когда Оппенгеймер объявил о проведении обширной реорганизации лаборатории.

В начале 1944 года Оппенгеймер склонил к переезду в Лос-Аламос гарвардского эксперта по взрывчатым веществам Георгия Кистяковского по прозвищу Кисти. Кистяковский отличался категоричностью и непреклонной волей. У него сразу же начались стычки с формальным начальником — капитаном Дики Парсонсом. С Неддермейером Кистяковский тоже не ужился, пожилой ученый выглядел в глазах Кисти размазней. В начале 1944 года Кистяковский направил Оппенгеймеру письмо, угрожая своим увольнением. В ответ Оппенгеймер немедленно вызвал Неддермейера и поставил его в известность, что Кистяковский назначается на его место. Неддермейер вышел из кабинета вне себя от возмущения и обиды. Испытывая «непреходящее ожесточение», он тем не менее поддался на уговоры и остался в Лос-Аламосе в качестве старшего технического советника. Оппенгеймер поступил решительно и объявил о новом назначении, не проконсультировавшись с капитаном Парсонсом. «Парсонс пришел в ярость, — вспоминал Кистяковский. — Он решил, что я вступил в сговор у него за спиной, и не простил обиды. Я прекрасно понимаю его чувства, но я был гражданским лицом, Оппи тоже, и мы не были обязаны просить у него разрешения».

Парсонс не мог успокоиться из-за воображаемой потери контроля над отделом боеприпасов и в сентябре направил Оппенгеймеру служебную записку, предлагая передать ему широкие полномочия по всем вопросам проекта имплозивной бомбы. Оппенгеймер ответил вежливым, но твердым отказом: «Полномочия, о которых, как я понимаю, вы просите, я вам передать не могу, потому как не имею их сам. Если быть точным, я не уполномочен, что бы там ни говорилось в регламенте, принимать решения, если их не поймут и не одобрят квалифицированные ученые лаборатории, которым их потом придется исполнять». Как человек военный, капитан ВМС Парсонс хотел бы, чтобы