мной сыщика проконсультировали и рассказали, что в небольшом белорусском городишке Ельске, что в двадцати километрах от границы, развернут штаб Северной группы русских войск. Именно оттуда зарегистрировано свежее проникновение в базу данных пограничной стражи Украины. Запрос касался Рихтера, господин Аббас! Оттуда же были направлены запросы насчет него в Киевский офис ОБСЕ и Могилевское консульство ФРГ.

— Повторяю: наказывать его не актуально! А у вас, мистер Деннис, есть твое суток, чтобы вернуть полученный аванс и выплатить штраф по невыполненному контракту. И не вздумайте исчезнуть, Деннис, — иначе вашему руководству в Вашингтоне станет известно о торговле «подведомственными» товарами!

* * *

Заместитель начальника изолятора временного содержания лейтенант милиции Сенкевич привычно свернул на улицу 9 Мая, объехал четырехэтажное здание районного отдела внутренних дел. Паркуя на служебной площадке свой «жигуль», он обратил внимание на приткнувшийся к служебному входу в райотдел громадный белый фургон передвижного медпункта с российскими госномерами. Сенкевич вздохнул, незло помянув дружественную российскую армию, заполонивную за месяц специальной операции весь его родной городок Ельск тысячами военных и различной техникой. Медицинский фургон у входа, впрочем, имел невоенные номера, и это вызвало у лейтенанта легкое удивление.

Протиснувшись в дверь, заблокированную кодовым замком, он спустился в подвальное помещение, где располагался изолятор временного содержания. Дверь в ИВС была приоткрыта и даже подперта кирпичом, и Сенкевич громко ругнул напарника Анатолия за недосмотр: регламент обязывал держать изолятор под замком круглосуточно.

Анатолий сердитое замечание напарника услышал, но пропустил внушение мимо ушей и встретил Сенкевича радостной улыбкой. Выбираясь из-за стола, он с хрустом потянулся: вот и конец суточному дежурству! Десять минут на пересменку — и можно рвануть домой, на отсып после суточного бдения! И непременно заскочить по дороге в пивной подвальчик, прихватить «полторашку» светлого пива — тогда и сон будет крепче и слаще!

Однако Сенкевич радости напарника не заметил и тут же желчно поинтересовался: что за чудак на букву «м» приткнул фургон к самой стенке, почти перегородив вход в ИВС, и почему Толик не настучал по ушам медику-водиле за такую наглость?

— Пойди настучи такому! — хмыкнул тот. — Это, шоб ты знал, вовсе не медицинский «кабриолет», а «контрики» машину пригнали.

Он показал глазами на второй стол в глубине помещения, за которым сгорбился за бумагами российский военный в просторном бушлате без погон, петлиц и знаков различия — «контрик», то бишь офицер русской контрразведки. Таких в белорусском некогда тихом и полусонном райцентре за последнее время стало очень много.

Понизил голос, Анатолий дополнил:

— Еще две камеры от местных жуликов в пользу россиян вчера было велено освободить. Пришлось уплотнить шестнадцатую и четвертую камеры…

— Как уплотнить? — поднял брови Сенкевич. — Там же и так по два лишних «пассажира» ночуют. Жаловались, что в очередь спать пришлось! А если прокурору официальную жалобу накатают на такое «уплотнение»?

— Начальство распорядилось, — объяснил напарник. — Ничо, может, оно и правильно: не картонные жулики небось, не раскиснут! А вот что теперь с новыми пьянчугами и «женобоями» делать прикажешь? Выходные впереди, население после трудовой недели непременно семейными разборками займется… Городские патрули понавезут «администативников», а нам и сажать-то их и некуда! И как мы с нашим хозрасчетом выкручиваться тогда станем?

В голосе Анатолия прозвучали скорбные нотки. Для белорусских стражей порядка — от старшины до полковника — не было секретом то, что нарушители общественного порядка оплачивали время своей временной изоляции в ИВС из собственного кармана. Напакостил на улице или жёнку «поучил» — изволь трясти «гаманок», то бишь кошелек. Постельное белье, двухразовое питание, услуги по караульной службе — изволь платить! Плюс к тому внеси, нарушитель общественного порядка, госпошлину — невесть кем придуманный нотариальный тариф. Все это в райотделах милиции Белоруссии коротко именовалось хозрасчетом, а выполнение и перевыполнение плана по административным арестам поощрялось выплатой сотрудникам ИВС премиальных — не слишком великих, но вполне удовлетворительных для еженедельного посещения пивного погребка.

— Говоришь, еще две камеры «контрики» оттяпали? — Сенкевич неприязненно покосился на стол, за которым сидел над бумагами «контрик». — Лихо российские хлопчики работают! Двух недель не прошло, как они у нас поселились, а все выделенные им камеры уже хохлами-«терриристами» заполнили… И где только понабрали?

— И не говори, споборитель![157] Ихний контингент, сам знаешь, по-барски сидит, по одиночкам, — откликнулся сменщик. — И все арестанты с той стороны, из Хохляндии. Я вот думаю: нешто и впрямь за кордоном сплошные шпионы и диверсанты? Сомнительно… Кстати, фургон-то им знаешь для чего? Допросную свою они там устроили! В нашем помещении допрашивать не желают! Конспираторы!

— Ага, конспирации у наших «контриков» полные галифе! — мрачно подтвердил Сенкевич. — Ладно, друже, давай своими делами заниматься. Камеры обойдем, жуликов сочтём, больных выявим — и отправляйся на заслуженный отдых! А я тут сутки со своими арестантами и с «контриками» разбираться останусь…

Сенкевич еще раз покосился на российского офицера, и тот ответил ему таким же внимательным взглядом. А потом неожиданно подмигнул: не дрейфь, мол, мы в твое хозяйство не навсегда влезли!

* * *

Одним из обитателей камеры-одиночки был Майкл Берг, проходивший по документам как подданный Германии Рихтер. Русский патруль задержал его под украинским Коростенем двое суток назад и без лишних пограничных и таможенных формальностей отправил в штаб корпуса, развернутый в городке Ельск Гродненской области Белоруссии, в двадцати километрах от границы.

Первые часы в камере изолятора временного содержания стали для Берга долгожданной тихой и покойной отдушиной в череде последних дней его украинской миссии. Эти дни были наполнены постоянным ожиданием больших и малых неприятностей. А тут, в ИВС, не было давящей на нервы стерильной тишины биолаборатории, грозди вездесущих камер наблюдения, холодно сторожащих каждый шаг. И пули не крошили стекла перед лицом, и не умирали на твоих глазах несчастные «жертвы гендерной революции», пронзенные арбалетными стрелами… Здесь Майкл перестал вздрагивать от каждого шума, предвестника появления разъяренного начальника собственной безопасности или его вооруженных головорезов. Не было нужды прятаться под мокрыми мешками с картошкой и сжиматься от страха при каждой остановке на блок-постах. И не повиснет впереди в туче пыли грозный вертолет-«Аллигатор», готовый при первом движении разрубить человека короткой очередью авиапушки. И уже никогда больше не защелкают по броне русской боевой машины пехоты, увозящей Берга в мирную Белоруссию, пули украинского «Айдара»[158].

Даже курить вволю в камере не возбранялось — более того, табачное довольствие в виде лицензионного «Мальборо» без напоминаний доставлялось охраной. Постепенно Берг начал забывать давящую тишину перелесков на пути от Овруча к российскому опорному пункту — тишину, готовую в любой момент взорваться злобным окриком или автоматной очередью. На этом пути Майклу попалось несколько силуэтов опаленных пламенем боевых машин пехоты