то и это опять-таки было лишь слегка завуалированной угрозой, обесценивающей все последующие заверения в пользу частной собственности и против национализации.

Гитлер пошел еще дальше и объявил руководителям экономики, что для поддержания относительной автаркии Германии государственное руководство экономикой сохранится и после войны: «Это, господа, как раз еще одна область [обратите внимание на манеру, с которой Гитлер формулирует! — Р. Ц.], где и в будущем государственному руководству придется вмешиваться. Ему придется вмешиваться с точки зрения высшего понимания. Это безумие — делать в мирное время снарядные гильзы из меди и точно знать, что через три месяца войны придется сразу переходить на гильзы из чугуна или стали, безумие! Но гильза из меди красивее, ее легче изготавливать, и, кроме того, она уже введена в употребление. Тут возникает задача для государственного руководства, или оно получает эту задачу, а именно позаботиться о том, чтобы высшая точка зрения войны была здесь учтена»[1170]. Речь, которую Гитлер произнес по совету Шпеера, принявшего участие в ее формулировании, получилась в конце иной, чем Шпеер себе это представлял. Как резюмирует Шпеер, «высказывание в пользу свободной экономики в мирное время получилось менее ясным, чем я ожидал». В то же время, пишет Шпеер, некоторые фразы в этой речи были примечательны, так что он попросил у Гитлера разрешения включить их в архив, до чего дело так и не дошло, поскольку Борман этому воспрепятствовал, а Гитлер тоже уклонился[1171].

Сам Гитлер, как он подчеркнул в своем последнем выступлении по радио 30 января 1945 г., был убежден в том, «что эпоха безудержного экономического либерализма себя изжила»[1172]. В последних текстах, надиктованных Мартину Борману, он сказал примерно через месяц, оглядываясь назад: «Кризис 30-х годов был лишь кризисом роста, но глобальных масштабов. Экономический либерализм оказался изжившей себя формулой»[1173].

Эти высказывания Гитлера в 1935–1945 гг., особенно с начала 40-х годов, демонстрируют, что он стал яростным критиком системы рыночной экономики и убежденным сторонником государственной плановой экономики. По сути, эти взгляды логически вытекают из его тезиса о «вторичной роли экономики» и «примате политики». Если же он иногда медлил с этим выводом, то это наверняка следует приписать его базовой социал-дарвинистской позиции, которая заставляла его верить в важность принципа конкуренции в экономике. Когда же его практический опыт и проблемы с экономикой, с одной стороны, и успешные попытки с плановой экономикой, с другой стороны, продемонстрировали возможности государственного управления экономикой, шаг до убежденного сторонника плановой экономики был небольшим и, в сущности, последовательным. Это не означает, что Гитлер отказался от своей, базирующейся на социал-дарвинизме, убежденности в пользе экономической конкурентной борьбы. Но для его экономических воззрений более существенной была не эта сторона, а его убеждение, что либеральная экономическая система себя изжила и будущее за плановой экономикой.

На примере взглядов Гитлера на проблему «рынок и план» можно показать, в какой мере мировоззренческие посылки диктатора воплощались в реальность. Уже в первые годы национал-социалистического правления, как констатирует Баркай в своем фундаментальном исследовании «Экономическая система национал-социализма», государственное вмешательство в экономику было «по масштабам и глубине несопоставимо ни с одной другой капиталистической страной, включая фашистскую Италию»[1174]. Экономическая политика национал-социализма во многом соответствовала предложениям «реформаторов» из экономистов, которые уже во время мирового экономического кризиса придерживались точки зрения, что только активная конъюнктурная политика может достичь цели восстановления полной занятости. Однако, в то время как большинство германских реформаторов видели в своих предложениях ограниченные по времени чрезвычайные меры и понимали их лишь как «зажигание», после чего экономика, разогнавшись, могла бы снова вернуться к свободным рыночным отношениям, теоретический экономический инструментарий реформаторов стал в руках национал-социалистов «постоянным руководством по экономике и финансам для управляемой экономики на службе „примата политики“»[1175].

Шаг за шагом все сферы экономики брались под государственный контроль. Составленный в 1934 г. «Новый план» имел следствием всеохватывающий прямой контроль за всей внешней торговлей. 25 «контролирующих инстанций», распределенных по отраслям экономики, должны были подтверждать каждую отдельную импортную сделку. Только на основании этого подтверждения «региональный валютный орган» выделял импортеру необходимые валютные средства. «Новый план» был практически не чем иным, как «почти полной государственной монополией внешней торговли»[1176]. Правда, частная собственность оставалась в значительной степени неприкосновенной, но государство создало себе обширный инструментарий для прямого управления инвестициями. В особенности введенный в марте 1933 г. и утвержденный законом от июля 1934 г. контроль за сырьем был создан для этой цели. 28 распределительных инстанций использовали накопленную у них информацию для принятия решений об утверждении новых или расширении существующих промышленных объектов. Эти полномочия по утверждению и надзору были возложены на имперского министра экономики распоряжениями к закону о картелях от июля 1933 г. Тем самым была взята под государственный контроль практически вся частная инвестиционная деятельность. На целые отрасли экономики, в частности текстильную, целлюлозно-бумажную, цементную и стекольную промышленность, был наложен инвестиционный запрет, затронувший частично и отрасли тяжелой промышленности, например свинец и трубы.

Все это было только последовательным в рамках национал-социалистического представления об экономике: «В контексте взгляда на экономику под углом зрения государственного управления капиталообразование и инвестиции занимают центральное место. То, что здесь было понято скорее интуитивно, а именно значение инвестиций для цикличности экономических процессов, несколько позднее оказалось подтвержденным современной экономической теорией: такой решающий для занятости и экономического равновесия фактор нельзя было отдавать на откуп свободной инициативе и инвестиционным намерениям предпринимателей»[1177].

Заработная плата и цены, регулируемые в частнокапиталистической системе свободной игрой рыночных сил, в Третьем рейхе также устанавливались государством. Правда, в Германии уже с 1931 г. существовал рейхскомиссар по ценам, но новое назначение «рейхскомиссара по ценообразованию» в конце октября 1936 г. означало «нечто большее, чем просто реактивацию уже существующего органа под новым наименованием, он скорее превращался в рамках Четырехлетнего плана в центральный институт по управлению экономической политикой. Задачей рейхскомиссара были вовсе не только «надзор» и корректировка рыночной цены, но и «ведомственное ценообразование». С помощью различных инструментов и мер государство руководило и использованием рабочей силы. Одно из распоряжений, изданных в 1936 г. в рамках Четырехлетнего плана, например, обязывало все предприятия чугунной и металлообрабатывающей, а также строительной промышленности обучить определенное число учеников, чтобы на этом пути справиться с нехваткой квалифицированных рабочих[1178]. Подводя итоги, можно констатировать, что государство создало всеобъемлющие плановые инструменты и с помощью ряда прямых и косвенных мер руководило инвестициями, заработной платой, ценами и частично даже потреблением[1179].

При этом было бы, как подчеркивают Петцина, а также Баркай, односторонним выводить эту политику государственного