Шрифт:
Закладка:
– Позволь рассказать тебе, – сказала принцесса, – что случилось со мной три ночи тому назад! Ты знаешь, что сон часто бежит от моих глаз и что я тогда встаю и обычно так долго хожу по комнатам, пока мною не овладевает усталость, я предаюсь ей и в самом деле засыпаю. Вот так и вышло, что три ночи тому назад бессонница загнала меня в эту комнату. Внезапно блик света задрожал на стене и проскользнул по ней, я взглянула в окно и увидела четырех человек, из которых один нес потайной фонарь, они исчезли в месте, где расположен павильон, но я не смогла заметить – действительно ли они вошли туда. Вскоре, однако, осветилось именно это окно, и внутри дома туда и сюда заметались тени. Затем снова все стало темно, но по кустам вдруг протянулся ослепительный луч, который непременно должен был исходить из открытых дверей павильона. Сияние приближалось все более, пока наконец из кустов не вышел монах-бенедиктинец, который нес в левой руке факел, а в правой – распятие. За ним следовало четверо, они несли на плечах задрапированные черными тканями носилки. Они успели пройти лишь несколько шагов, как вдруг им преградила дорогу фигура, закутанная в широкий плащ. Они остановились, опустили носилки наземь, человек, преградивший им путь, поднял черные ткани, и стал виден труп. Я чуть было не лишилась чувств и едва успела заметить, что люди вновь подняли носилки и поспешили вслед за монахом на широкий обходный путь, который идет через парк на проезжую дорогу, ведущую к Канцгеймскому аббатству. С этих пор та фигура появляется у окна, и, быть может, это призрак убитого, который повергает меня в ужас.
Юлия была склонна счесть все происшествие, как его рассказывала Гедвига, попросту сновидением или, ежели она, Гедвига, и в самом деле стояла бодрствуя у окна, за обманчивую игру возбужденных чувств. Кем должен был быть тот мертвец, которого при столь таинственных обстоятельствах вынесли из павильона, когда ведь решительно никто не исчез, и кто бы поверил в то, что этот неведомый мертвец еще станет являться как призрак в жилище, из которого его унесли прочь?
Юлия высказала все это принцессе и добавила, что то явление у окна, быть может, основывается на оптическом обмане, возможно также, что оно и является, пожалуй, шуткой старого чародея маэстро Абрагама, ибо он ведь нередко услаждает себя подобного рода забавами и, быть может, населил пустой павильон призрачными обитателями.
– Как, – сказала, нежно улыбаясь, принцесса, которая вновь вполне овладела собой, – как все же сразу у нас готово объяснение, когда происходит нечто чудесное, сверхъестественное! Что касается мертвеца, то ты позабыла то, что произошло в парке, прежде чем Крейслер покинул нас.
– Бога ради! – воскликнула Юлия. – Ужели и впрямь было совершено ужасное деяние? Кто? Кем оно было совершено?
– Ты знаешь, девочка, – продолжала Гедвига, – что Крейслер жив. Но также жив и тот, кто влюблен в тебя, – не гляди на меня с таким испугом! Разве ты не предчувствовала ничего, неужели это я должна высказать тебе то, что, будучи далее скрыто, могло бы погубить тебя? Принц Гектор любит тебя, тебя, Юлия, со всей дикой страстью, которая свойственна его нации. Я была и есть его невеста, однако ты, Юлия, – его возлюбленная! – Последние слова принцесса произнесла с особой явственностью, не придавая им, однако, того своеобразного оттенка, который свойственен чувству внутренней уязвленности.
– О Всевышний! – громко воскликнула Юлия, и слезы брызнули у нее из глаз. – Гедвига, ужели ты хочешь растерзать мое сердце? Что за мрачный дух вещает твоими устами? Нет, нет, охотно вытерплю я все, что ты, побуждаемая злыми сновидениями, которые помутили твой дух, хочешь выместить на мне, несчастной, но как же мне поверить в истинность этих пагубных фантомов?! Гедвига, одумайся, ты ведь теперь больше не невеста того ужасного человека, который явился нам как сама погибель! Никогда больше он не вернется, ты никогда не будешь принадлежать ему!
– И все же, – возразила принцесса, – все же! Возьми себя в руки, девочка! Только тогда, когда церковь свяжет меня с принцем, исчезнет, пожалуй, то чудовищное смятение, которое делает меня несчастной. Тебя спасет чудесная небесная судьба. Мы расстанемся, я последую за своим супругом, ты останешься здесь! – Принцесса смолкла от внутреннего волнения, и Юлия была не в силах вымолвить ни слова, обе они, молча, заливаясь слезами, бросились друг другу в объятья.
Доложили, что чай подан. Юлия была возбужденней, чем, пожалуй, допускала ее сдержанная, мирная натура. Ей казалось невозможным оставаться в обществе, и мать охотно разрешила ей пойти домой, так как принцессе также нужен был покой.
Фрейлейн Нанетта в ответ на вопросы княгини заверила, что принцесса в послеобеденное время и вечером чувствовала себя очень хорошо, но пожелала остаться наедине с Юлией. Насколько она смогла заметить из соседней комнаты, обе они, принцесса и Юлия, рассказывали друг другу всяческие истории, а также играли комедию, то смеясь, то плача.
– Милые девушки, – тихо проговорил гофмаршал.
– Очаровательная принцесса и милая девушка! – поправил его князь, глядя на гофмаршала в упор.
Этот последний, будучи в чрезвычайном замешательстве из-за ужасно неловкого выражения, допущенного им, попытался было одним глотком проглотить порядочный кусок сухарика, который он щедро пропитал чаем. Однако кусок застрял у него в глотке, и он разразился ужасающим кашлем, так что вынужден был поспешно покинуть зал и был спасен от грозившего ему удушья лишь тем, что гоффурьер в сенях опытной рукой исполнил прекрасно сочиненное соло на литаврах на его гофмаршальской спине!
После двух неловкостей, в которых он оказался повинен, гофмаршал страшился совершить еще третью, поэтому он не решился вернуться в зал, а попросил у князя извинения за внезапно поразивший его недуг.
Из-за отсутствия гофмаршала сорвалась партия в вист, какую обычно привык играть князь.
Итак, как только были расставлены столы, все оказалось в напряженном ожидании: как поступит князь в этом критическом случае?! Князь же, когда по его кивку все прочие уселись за игру, ограничился тем, что взял руку советницы Бенцон, повел ее к канапе и пригласил сесть, причем сам уселся рядом с нею.
– Пренеприятно, – сказал он затем нежно и тихо, как всегда, когда он обращался к Бенцон, – пренеприятно мне было бы все же, если бы гофмаршал задохся, подавившись сухариком. Но он явно проявил рассеянность, как я это уже часто замечал за ним, когда он назвал
