ласково сказал он, – ну-ну, что ты, Мурр мой, котик мой! Я вовсе не желал тебе зла! Я знаю, у тебя были самые благие намерения, ты хотел доказать мне свою любовь и благосклонность, но ты совершил это столь неловко и неуклюже, что, как говорится, снявши голову, по волосам не плачут! Ну, иди же сюда, маленький шалун, трубочист ты мой, мне придется основательно почистить тебя, чтобы ты снова выглядел как благопристойный кот!

С этими словами мой маэстро сбросил шлафрок, взял меня на руки и не побрезговал пройтись по моей шубке мягкой щеткой и оттереть оную шубку дочиста и затем до лоска прочесать всю мою шерсть восхитительным маленьким гребешком!

Когда мой туалет был наконец завершен и я прошелся вдоль зеркала, я и сам поразился тому, что внезапно преобразился и стал совершенно иным котом. Я даже был не в силах отказаться от того, чтобы восторженно не помурлыкать самому себе, так я себе приглянулся, – и я не в силах отрицать, что в этот самый миг в душе моей возникли большие сомнения относительно благопристойности и высокополезности нашего буршеского клуба. То, что я вполз в печку, казалось мне теперь истинным варварством, которое я мог приписать лишь своего рода одичанию, и поэтому мне вовсе даже и не понадобилось предостережение из уст маэстро, который воскликнул, обращаясь ко мне: «Ну посмей только снова забраться в печку!»

Следующей ночью мне почудилось, будто я слышу за дверью тихое царапанье и боязливое «мяу», в которых было что-то очень знакомое. Я подкрался к двери и осведомился, кто там? Тут мне ответил (я тотчас узнал его по голосу) отважный наш старшина Пуфф: «Это я, верный брат наш Мурр, и я принес тебе чрезвычайно огорчительное известие!» – «О небо, что…

(Мак. л.)… поступила с тобой несправедливо, моя милая, нежная подруга. Нет! Ты мне больше чем подруга! Ты – моя верная сестра! Я тебя недостаточно любила, недостаточно доверяла тебе. Лишь теперь тебе открывается вся моя душа, лишь теперь, когда я знаю… – Принцесса запнулась, поток слез хлынул из ее очей, она вновь нежно прижала Юлию к сердцу.

– Гедвига, – кротко молвила Юлия, – разве ты и прежде не любила меня от всей души, разве ты когда-либо таила в себе какие-то тайны, которые ты мне не желала доверить? Что знаешь ты, что узнала ты лишь теперь? Но нет, нет! Ни слова более, пока это сердце вновь не станет биться спокойнее, пока не изменится мрачное пылание этих глаз.

– Я не знаю, – возразила принцесса, внезапно чувствительно задетая, – я не знаю, чего вы все хотите. По-вашему, я еще больна, но никогда я не чувствовала себя более сильной и здоровой. Странный случай, который поразил меня, испугал вас, и все-таки очень может быть, что такого рода электрические удары, которые останавливают весь организм жизни, мне как раз нужнее и полезнее, чем все средства, которые скудоумное искусство предлагает в злосчастном самообольщении. Каким жалким кажется мне этот лейб-медик, который полагает, что с человеческой природой можно обращаться как с часовым механизмом, который можно очистить от пыли и вновь завести! Он вселяет в меня страх, он – вместе со всеми своими каплями и эссенциями. И от этих пустяков должно зависеть мое здоровье и мое благо? Если бы это и впрямь было так, то вся наша жизнь в юдоли сей была бы ужасающей издевкой мирового духа!

– Именно эта экзальтация, – прервала Юлия принцессу, – является доказательством того, что ты еще больна, моя Гедвига, и тебе следовало бы щадить себя много больше, чем ты это делаешь.

– И ты хочешь причинить мне боль! – воскликнула принцесса, торопливо поднялась и поспешила к окну, которое она распахнула, и выглянула в парк. Юлия последовала за ней, обняла ее одной рукой и умоляла с нежнейшей грустью, чтобы она, по крайней мере, остерегалась резкого осеннего ветра и дала бы себе покой, который ведь сам лейб-медик счел столь целительным. Принцесса на это ответила, что именно из-за этого живительного воздуха, который врывается в открытое окно, она чувствует себя освеженной и окрепшей.

Из глубочайших глубин души стали вырываться теперь слова Юлии о недавнем прошлом, над коим витал некий мрачный и гибельный дух, о том, как они с Гедвигой должны напрячь все внутренние силы, чтобы не быть введенными в заблуждение столь многими явлениями, возбуждающими в ней чувство, которое она не может сравнить ни с чем, кроме как с истинным, умерщвляющим душу страхом перед призраками. К этому она причислила прежде всего тот таинственный раздор, который возник между принцем Гектором и Крейслером и который дает основание предполагать нечто самое ужасное, ибо ведь более чем очевидно, что несчастный Иоганнес должен был пасть от руки мстительного итальянца и только, как заверил маэстро Абрагам, лишь чудом спасся.

– И этот ужасный человек, – говорила Юлия, – должен был стать твоим супругом? Нет – ни за что на свете! Слава Всевышнему – ты спасена! Никогда не вернется он сюда. Не правда ли, Гедвига? Никогда!

– Никогда! – ответила принцесса глухо, почти невнятно. Потом она глубоко вздохнула и продолжала тихо, как сквозь сон: – Да, этот чистый, небесный огонь должен только светить и греть, а не уничтожать губительным пламенем, и из души артиста сияет предчувствие, становящееся самой жизнью, – сияет она сама – сияет его любовь! Так говорил ты здесь, на этом самом месте.

– Кто, – воскликнула Юлия в полном замешательстве, – кто говорил так? О ком ты думала, Гедвига?

Принцесса провела рукой по лбу, как бы желая вернуться к действительности, от которой она отклонилась. Потом она, шатаясь, поддерживаемая Юлией, дошла до софы и в полном изнеможении опустилась на нее. Юлия хотела позвать камеристок, но Гедвига нежно привлекла ее к себе на софу, шепча при этом:

– Нет, девочка моя! Ты, ты одна должна остаться у меня, и не верь, пожалуйста, что мною вновь овладевает недуг. Нет, это была лишь мысль, преисполненная величайшего блаженства, мысль, которая хотела разорвать эту грудь; мысль, небесный восторг которой приобрел облик всеумерщвляющей боли. Останься со мной, девочка, ты и сама не знаешь, какое волшебное чудо ты творишь со мной. Дай мне заглянуть в твою душу, как в ясное, чистое зеркало, чтобы я теперь сама себя смогла узнать вновь! Юлия! Порой мне кажется, что небесное вдохновение низошло на тебя и слова, которые, как дыхание любви, струятся с твоих сладостных уст, были многоутешающими пророчествами. Юлия! Девочка, останься со мной, не покидай меня никогда – никогда!

С этими словами принцесса, продолжая сжимать