В стратегии сокрушения разумное место находит только оперативный резерв, т. е. тот резерв, который может поспеть в решительный момент на решительный участок операции. Сокрушение, признающее за генеральной операцией решающую роль, не может признавать каких-либо стратегических резервов, не участвующих в решении в рамках времени и пространства, представляемых операцией. А стратегия измора может и должна учитывать такие резервы (азиатские русские корпуса в 1914 году, милицейские формирования, дальнейшие эшелоны мобилизации, контингенты колоний, запоздалое выступление союзников) и сообразовать с ними свою линию поведения.

Стратегия сокрушения заканчивает операции достижением конечной военной цели. При изморе же иногда создается такое положение, что наступающая сторона достигла своей ограниченной конечной военной цели, а война продолжается, так как на политическом и экономическом фронтах решение еще не достигнуто. Так было в русско-японскую войну; конечная военная цель японцев заключалась в уничтожении русского Тихоокеанского флота, в овладении его базой — Порт-Артуром и в вытеснении русских войск из южной Маньчжурии. В момент поражения русских армий под Мукденом эта цель была достигнута. Однако, война продолжалась еще полгода. Жизненные центры России находились вне достигаемости японских ударов, и Японии пришлось выжидать развития революционного движения в России. В такой же обстановке протекли последние полгода Восточной войны: Севастополь был очищен русскими 9 сентября 1855 года, и в этот момент союзники достигли своей конечной военной цели — уничтожения нашего Черноморского флота и его базы, а Парижский конгресс открылся лишь 13 февраля 1856 года. Эти периоды войны, очень содержательные в отношении событий на политическом и экономическом фронтах, отличаются затишьем на вооруженном фронте, которое прерывается лишь жестом отчаяния (Цусима) или очень мелкими предприятиями (атака Кинбурна в 1855 году, Сахалинская экспедиция летом 1905 года).

А. Свечин. Стратегия. М.: Военный вестник, 1927. С. 41-43; 173-182.

Государственный и фронтовой тыл

 Кто не слышал элементарных суждений о том, что в XVIII веке война велась за счет запасов, заблаговременно накопленных на угрожаемой границе в ряде крепостей-магазинов? Что с проложением железных дорог необходимость в устройстве такой базы в пограничном пространстве отпала и что нужное снабжение может доставляться армиями со своей территории государства? Что понятие базы, имевшее в виду в XVIII веке линию, соединявшую пограничные крепости-магазины, ныне распространилось на всю страну?

Эти элементарные замечания представляют, однако, неоспоримую истину только “для простого народа” — для широких масс военных, не имеющих непосредственного отношения к тылу. Специалисты в этом отношении проявляют величайший скептицизм. Их теория создается из оговорок к намечаемому эволюцией военного искусства пути.

Величайшие шаги вперед совершаются под давлением суровой необходимости. Отказ от нагромождения колоссальных запасов в приграничной полосе, базирование на широкий государственный тыл впервые мы наблюдаем у Пруссии, когда она вступила в войну 1866 г. Двигающей силой этой коренной реформы явилась не глубина стратегического гения Мольтке, а отсутствие наличных средств в прусском казначействе, при политико-экономической обстановке, исключавшей широкое обращение к печатанию бумажных денег. Мольтке уделял в то время тылу минимальное внимание; вопросы снабжения относились к компетенции не прусского генерального штаба, а военного министерства, поглощенного заботами об экономии. Основная заслуга Мольтке заключается в том, что он не опротестовал предложения прусского министра финансов, который, не имея средств на оборудование специальной базы для действующей армии, сослался на железные дороги, которые позволяют провинциям непосредственно снабжать продовольствием и фуражом мобилизованных в их пределах людей и лошадей. Прусское казначейство брало на себя впоследствии оплату счетов провинций по произведенным расходам. Железные дороги позволили вести войну экономно и сверх того оттянуть оплату издержек войны.

Хлебопечение для действующих войск по провинциям себя не оправдало, но в прочих отношениях прусский тыл 1866 г. явился образцом для последующих войн. В 1870 г. пустота казначейства не играла уже такой роли, но в основном организация государственного тыла была сохранена; военное министерство, правда, с запозданием, распорядилось об образовании на Рейне особой продовольственной базы, но последняя почти не была использована. После 1870 г. французы усвоили основные организационные идеи пруссаков. Корпусные округа, на которые делилась территория западноевропейских государств, явились основными источниками снабжения действующих войск.

62 года — продолжительность деятельности трех поколений исторических деятелей — отделяет нас от 1866 г. Между тем удачное новшество пруссаков не усвоено нами. В тыловом отношении русская армия осталась самобытной: мировую войну мы вели, опираясь не на государственный, а на фронтовой тыл; рассуждения о нагромождении запасов во фронтовые базы, подобно тому, как делалось повсюду до проложения железных дорог, играют в нашем изучении тыла и сейчас очень видную роль. Позиция тыловых работников по отношению к очень слабым наскокам истории военного искусства и стратегии на тыловые вопросы характеризуется замечанием: “кот Васька слушает, да ест”. Причины такой косности заслуживают рассмотрения.

Вопрос о государственном тыле теснейшим образом связан с вопросами взаимоотношения политики и стратегии. Феодальная тенденция, отказывающаяся признать господство политики над стратегией и зависимое положение последней, конечно, при старом режиме существенно препятствовала переходу на государственный тыл. Отсутствие самостоятельного, замкнутого хозяйства естественно связано с известным ограничением усмотрения главного командования на театре военных действий. Главный начальник снабжения при наличии своей могущественной базы является тыловым диктатором, а при отсутствии ее перерождается лишь в организатора распределения, каптенармуса, хотя бы и очень важного; активность центрального правительства в ведении войны соответственно умаляется или растет. При наличии государственного тыла центральное правительство даже изъемлет из усмотрения главного командования распоряжение средствами обширных захваченных территорий, не давая возможности организовать крупные самостоятельные военные хозяйства-сатрапии, а образуя отдельные генерал-губернаторства (Бельгийское, Варшавское), эксплуатация коих организуется под углом зрения общегосударственных интересов. Людендорф, как известно, был обижен тем, что у него государственный тыл отобрал “царство Польское”, предоставив ему довольствоваться “великим княжеством Литовским”.

С другой стороны, русская самобытность в вопросах тыла питалась известным феодальным высокомерием военных по отношению к вопросам, непосредственно не связанным с вождением войск в бой. Военное искусство в старой армии имело два крыльца — парадное и черное. Стратегия, очень узко понимаемая, и тактика монопольно владели парадным крыльцом. Все внимание генерального штаба было привлечено к очень тесному кругу вопросов группировки и передвижения войск на поле боя и на театре войны, отчасти